Еретик

Натали Исупова

Один и тот же человек – кудесник, знахарь и порчельник – называется в жизни колдуном, а по смерти, если бы он заходил по ночам и стал бы есть людей, – что бывало на веках, – еретиком. Из поколения в поколения передавался колдовской дар. Великое могущество, с которым можно помогать, а можно карать. Дар, который может принести счастье другим, но ничего кроме горя не приносит своему владельцу. Не каждый наследник хочет принять такой подарок от любимого дедушки или матери. Что делать с этим волшебством в современном мире? Но добром ли или по принуждению дар, находит своего нового хозяина.

Для дизайна обложки использовано изображение:

https://ru.freepik.com/free-photo/moon-between-branches_949846.htm (https://ru.freepik.com/free-photo/moon-between-branches_949846.htm)

"Designed by Photoangel / Freepik

Дизайн обложки: Натали Исупова.

«Один и тот же человек – кудесник, знахарь и порчельник – называется в жизни колдуном, а по смерти, если бы он заходил по ночам и стал бы есть людей, – что бывало на веках, – еретиком.

Еретик – «умерший колдун, знахарь, встающий из могилы в полночь и шатающийся до первых петухов»

Марина Власова, «Русские суеверия»

Улька. 1888 г.

В чужом доме да на чужих полатях спится плохо. Одеяло кусает, жесткие лавки скрипят, половицы ходят ходуном, будто всю ночь кто-то невидимый бродит по горнице – то зашаркает старческим неровным шагом, то затопает легко на маленьких резвых лапках. Едва сморит сон – заводит отчаянное пиликанье сверчок. Вроде бы точь в точь как дома, да иначе. Свой сверчок и вовсе не мешает, под его скрипочку только спится слаще… Утихнет сверчок, так сквозь мутную пелену ночных грез навалится домовой душным мохнатым телом, или стянет одеяло куда-то под самую лавку. Замрешь, судорожно цепляясь за остатки дремы и отчаянно прислушиваясь к каждому странному звуку прежде, чем преодолеть страх, одним быстрым движением убирать с шеи тяжелые косы да подтянуть сползший на пол плед.

И тогда в темноте, в бледном свете луны, просачивающемся сквозь щели в створках окон и струящемся по полу серебристой дорожкой-ручейком, устав следить за хаотическим танцем длинных диких теней на стенах, начинаешь видеть уже не сны, а грезы на границе с явью. Такой морок утром всеми силами пытаешься забыть, да память невольно возвращается к ночным видениям вновь и вновь даже среди ясного дня.

Больше всего Ульяне хотелось обратно, домой, в уютную горенку, где она засыпала сразу, едва только ее растрепанная золотоволосая головка соприкасалась с подушкой. Рядом с мурчавым Котофеичем, с которым и тени на стенах кажутся просто причудливыми тенями, а не жуткими чудовищами, готовыми вот-вот схапать и съесть именно ее, а не кого-то еще из прочих похрапывающих обитателей гостеприимного дома. Ульке послышался слабый то ли вздох, то ли всхлип и, вслед за ним, горячечный шепот, такой тихий и торопливый, что ни одного слова ни разобрать… Но девочка вслушивалась и услышала…

– Открой внученька. Открой… Зябко мне на улице… на сыром осеннем ветру, промерзают мои старые кости. Пожалей, дитятко, пригласи в дом…

Ульяна лежала ни жива, ни мертва. Что делает дедушка там, на чужом дворе глубокой ночью, так далеко от собственного дома? Почему взрослые бросили его, оставили дома в нетопленой избе дряхлого, немощного… Почему не подпустили к старику любимую внучку, оставили одного на далеком хуторе, где даже воды некому старому подать… "Как же он дошел…", – подумала девочка, прислушиваясь к надсадному покашливанию, шаркающим шагам под дверью, и прочим странным скребущимся звукам – будто кто-то шелушит с бревен длинные сухие щепки… "Снится, снится,"– мысленно уверила себя девочка, пытаясь стряхнуть странное наваждение, – "Дедушку жалко, вот и мерещится всякое… Он же больше года с постели не встает…"

– Открой девонька. Холодно, стыло… Не хорошо мне на старости лет как попрошайке безродному порог обивать. Тяжко мне, устал я, внученька. Пусти, открой, пригласи в дом… Я только у печки посижу чуток и уйду… Никто не заметит. Хозяева устали за день, не проснутся… Никто и не узнает. Открой, Уленька… Я погреюсь и домой пой