«В осеннем троллейбусе в мятом плаще…»

В осеннем троллейбусе в мятом плаще

с туманных окраин до Пряжки,

до вялотекущей, смурной, вообще

не речки, а так, доходяжки

достаточна и лаконична среда,

ландшафт или сумма строений.

Так сух мой язык и двузначна судьба,

так короток воздух осенний —

всего на глоток, на вершок, и стучат

колесные пары развязно.

Типичен, но неповторим звукоряд,

и в такт подпевают несвязно

деревья, карнизы, узоры в стекле,

иероглифы, тайные знаки,

и свет, захлебнувшийся в мутной реке,

в смирительной этой рубахе.

2018

«Я буду жить в тени дерев…»

Я буду жить в тени дерев,

в родном краю, как на чужбине,

и к сорока, чуть протрезвев,

чуть оскудев умом, отныне

стану безмолвен и велик

в пределах дачного массива,

уже не юноша, старик,

почти богач, бедняк спесивый,

вполоборота наблюдать

игру сверчка и светотени,

не раздеваясь, засыпать

на неразобранной постели

и видеть горы в тихом сне

в постперестроечном диване,

как будто лето в сентябре

в цветущем чабром Самарканде.

2018

«В карманах снег смешался с дымною листвой…»

В карманах снег смешался с дымною листвой.

Плывут пакеты по заплеванной Фонтанке.

Я на попутке отправляюсь в край ночной,

где вместо сёл стоят зеленые сбербанки.

В них наши кровные, в них криптовещества

не переводятся в словарные запасы.

И на столах гниет сырая береста,

и над панельками разбросанные стразы

метагалактики, иначе не сказать,

каким огромным не казалось это слово.

Я обернусь, но в темноте не разобрать,

как много смерти здесь, как мало здесь живого.

Политкорректная природа городов

метлою дворника, трудом Екклезиаста

след оставляет на убожестве дворов,

в которых ты когда-то был до боли счастлив,

бежал сквозь листья и воскресные снега,

сквозь зайчик времени – отметину на стенке,

туда, где в небо проливается река,

и ты сквозь годы прикасаешься к коленке

студентки Лита, завалившей сопромат

родной грамматики, квасного эмпиризма,

и снится ей Фонтанка, листопад

и мальчик, не лишенный драматизма.

2019

«Подруга в дурке спит в тужурке…»

Подруга в дурке спит в тужурке,

пока весна играет вальс,

пока торгуют «найком» чурки,

и дорожает спас и спайс,

пока мечтают и взрослеют

пока ещё не палачи

и в боевые портупеи

суют джедайские мечи,

пока народ мой несвободен

простоволос и обуян,

пока хуярит на заводе

порода древних россиян,

и в казематах санитары

глотают импортный табак,

вольнолюбивцам стелют нары

нежнее, нежели наждак,

нежнее, нежели в апреле

хор соловьиной стрекотни.

Звенят смазливые капели

о смерти, времени, любви,

о том, что в этой синей иве,

как в этих темных пустырях,

грачи кричат о рецидиве,

о в белых мантиях врачах.

2019

«Руины листьев рухнули в садах…»

Руины листьев рухнули в садах.

У времени шекспировская нотка.

И вечность здесь совсем не при делах.

Скорее виновата водка.

И жизнь короче, чем мы думали с утра,

а ночь длиннее, чем любая миля.

И льет который день как из ведра.

Не подвело бы чувство стиля,

воспел бы это безобразие легко,

всю эту лесополосу за дачей,

и свет, идущий очень далеко

и медленно, а как он мог иначе,

кругом вода, грунтовая вода,

вода на крыше и вода в кастрюле.

Пора нам собираться в города,

пока мы здесь не утонули.

Пока не стали паклей и травой,

воткнувшей стебли в скисшую природу.

Пока нам не явился домовой,

как он является народу.

2019

«Мой быт суров, тщедушен, сер…»

Мой быт суров, тщедушен, сер,

как стены брежневской общаги

настырных пасынков галер,

стипендиатов из путяги.

Я болен с осени, я наг.

Я враг народа и порядка.

За вдохом – выдох, вывих, мрак.

Стихи – не более чем взятка.

Но кто ведущий? Кто ведом?

Кто возглавляет казнокрадство?

Молчать сподручнее о том

во избежанье панибратства.

Не брат ты мне, не кум, не сват,

читатель вымученной прозы.

Твой суд – постыдный компромат,

мои полночные неврозы.

Поговорим. Как вязок свет.

В