СТИХИ

Ольга Безденежных

Он приходил в это кафе редко

Он приходил в это кафе редко.

Брал что-нибудь, так – «перекусить малость».

Садился в угол, где билась в окошко ветка,

Словно из прошлого в будущее пробивалась.

Он не смотрел в свой телефон, как другие.

Бережно, нехотя словно, размешивал кофе в чашке.

И были глаза его будто бы ледяные,

И редкого цвета – как ядрышко от фисташки.

…В кафе обсуждали его с каждым разом чаще.

Сватали Людке, что замуж мечтала выйти:

«Вон, мол, твоё это, видно, счастье.

Ты в зал то хоть раз в кружевном переднике выйди!

Да, не пацан, ему явно уже за сорок.

Может, чуть больше. А, может, чуток поменьше.

Разве ж то возраст? Зато ведь не окольцован!

Видишь, на пальце – на этом! – пижонский перстень.

Нечасто заходит, видать, своё время жалко.

Раз в месяц, примерно. А, может, и реже даже.

Была бы жива твоя мамка – красотка Галка,

Сосватали б ей. Она-то была поотважней!»

…Нет, Людка не думала, чтобы там свадьба сразу,

Но вышла на шпильках и в новом, в горошек, платье.

Четыре фисташковых глаза встретились разом.

Он кинулся к ней, даже кофе пролил на скатерть.

У девок на кухне крышу то посносило —

Подумали хором: «Видать, мужик ненормальный».

А он протянул к Людке руки, и как то сипло

Сказал: «Ты же копия… моя… Галя».

Ночь в сентябре

Он спутал Шнурова с Шевчуком.

Ты то причём? Ведь на самом деле

Он совершенно с тобой не знаком.

Вы просто ужинали в мотеле.

Он выбрал столик, что у окна,

А ты у барной присела стойки,

И как порядочная жена

Звонила мужу: «Поем, и – в койку!».

Вот тут он крикнул: «Убавьте звук!

Кому включили это орало?

Всем надоел этот ваш Шевчук!», —

И посмотрел на тебя устало.

Ты же, нажав на «отбой», ему

Так, между прочим, сказала хмуро:

«Это поёт, никакой не Шевчук,

А «Ленинград», и конкретно – Шнуров».

…

В номере влажно, дождь хлещет в такт

В раму окна, что сама раскрылась.

Жаркое тело в его руках

Только под утро угомонилось.

…Путь продолжаешь под сердца стук,

Мокрую трассу толкают шины.

Ловишь волну, там поёт Шевчук.

И останавливаешь машину.

Яркий румянец рвётся со щёк,

Горько вздыхаешь и тихо плачешь.

Рыжий сентябрь заманил на урок

С неразрешаемою задачей.

Про верность

Она мечтала ему изменять.

Налево-направо крутить романы.

С роз лепестки обрывать и швырять

В глубокую пенную белую ванну.

И чтоб обязательно без белья,

На каблуках и в короткой юбке,

Чтоб с придыханием: «Я – твоя», —

Ему говорить, надувая губки.

Вернее, накрашенный красный рот,

Чуть приоткрытый, развратно влажный.

Но получалось наоборот…

И в муравейнике многоэтажном

Ждала его вечером у окна,

Гоняя по сердцу скребущих кошек.

Себя убеждая: «Зато не одна,

А он перебесится. Он хороший»

Не ревновала, просто ждала,

Верность зачем-то ему хранила.

И за те годы, что с ним жила

Так ни разу не изменила.

Дура? Святая? Решила жить

В коже лягушки. Но вот, что важно:

С каждой такое могло бы быть.

Но мы-то знаем: было не с каждой!

Ночная птица

Сегодня опять не звонил телефон.

В холодной постели не спится.

Я вышла, накинув халат, на балкон,

И вижу – на дереве птица.

Быть может, подбито у птахи крыло,

Да разве кто правду расскажет.

Я пальцем замёрзшим стучала в стекло,

Но птица не вздрогнула даже.

Мурашки от холода. Пар возле губ

Клубочком пытается виться.

Я хлеба возьму и с рассветом пойду

Кормить эту странную птицу.

В постель забралась, завернувшись в твою,

Из клетчатой байки рубаху.

А утром с шиповником чай заварю,

Напьюсь и спасу эту птаху.

Мне чайка приснились, весёлый прибой,

Какие то южные звуки.

Ведь пахла рубашка с карманом, тобой.

И грела не байка, а руки,

Обнявшие крепко. Ты снова был мой,

Как раньше: влюблённый и нежный.

С утра – на балкон, а на ветке кривой

Не птица. А ком белоснежный.

Артём Фролов

Смерть поэта

Во мне погиб поэт.

Возможно, просто спился.

Не вынесла душа его

Страстей дешёвых драм.

Не помню я как здесь

Сегодня очу