Край Земли

Николай Матвеев

Рассказ о том, что стоит жить, так как получается, ведь рано или поздно мы все стоим у края и в наших силах не ступить во мрак.

Она сидела на краю земли, свесив ножки в пропасть, в вечное и постоянное ничто. По её левую руку было бесконечное зелёное поле. А за ним, где-то там, куда не хватало взгляда, где-то далеко-далеко, был другой край света. Справа от неё лежала толстая тетрадь, открытая где-то на предпоследнем листе. Лист был разделен пополам, синей вертикальной чертой, ручка, которой была проведена линия, лежала посередине тетради. Одна половина открытого листа, та, что справа, была расчерчена множеством маленьких линий, неровных, детскою рукою нарисованных. Вторая же, была почти пуста, лишь пара чёрточек, и всё. А дальше, чуть подальше тетради, шагов через пятнадцать, начинался хвойный лес. Хмурые ели нависали над землёй и пытались проткнуть небо своими острыми макушками. Задорные сосны, с задранными юбками кидались шишками в землю и щекотали небо. А где-то там, в воображаемом пространстве, за нескончаемым лесом, был… ещё один край света.

Она сидела на краю земли, и волосы её трепетали на ветру.

Она сидела на краю света и гладила руками юбочку, напевая песенку. И солнце ласково гладило её по коже, где-то в пространстве, на самом краю света, оберегая её от падения. А где-то за её спиной, там, за далёкою чертою горизонта, за бабочками и корнями елей, за лютиками и следами волка, там был… край света. Но прежде были города, селения и просто одинокие дома. Там были паровозы, дым из труб, мобильные системы, самолёты, компьютеры и заводные танки. И были самокаты и ракеты, кино и тысячи пружин в часах, разбитые фары автомобилей и шорох свеженьких купюр. Там были остановки сердца и театральные подмостки, пера скрипенье по бумаге и лейбл «GUCCI» на рубашке. И были бритые подмышки и были грязные слова, расписанные стены в туалете, раскрошенные корки хлеба, запитое вином воронье мясо, газеты, брошенные стопкой у подъезда, улики и остывшая еда, призывный цокот по асфальту каблучков, рассерженные львы и тараканы, разряженный в убийцу пистолет, открытые гробницы фараонов и спрятанные под кроватью мандарины. И были парики, шиньоны, раздавленные самосвалом кошки, разодранные книги и смешные дети, абсент и сигариллы, созвездья в телескопах и в застрявшем лифте секс. И расщеплённый атом. И последний вздох. Там было много чего, там было даже то, что страшно вспомнить и произносить. А потом… был край света.

И свету не пробиться было сквозь чернеющую мглу, за краешком земли, чуть дальше вытянутых рук, конец был света и непролазное ничто, густое, мрачное, чужое. Она смотрела в ту непроницаемость, и Бог один лишь знает, что там видела. Она напевала песню про зайца и гладила ручками юбочку, ей было на вид лет девять.

Сзади, со стороны бетонных домов и смеха, сошедших с ума человеков, послышался шум мотоцикла и девочка, моргнув, взяла в руки тетрадь и ручку, она обернулась и стала ждать появления двухколёсной машины. По пыльной дороге, появившись из-за деревьев, ехала блестящая красная Хонда, мотоциклист был похож на космонавта. Он подъехал к девочке, подождал, когда осядет пыль, снял свой распрекрасный шлем с рисунками костей и пламени, он подмигнул девчонке.

– 

Привет, сидишь?

– 

Привет, – ответила девчонка, – сижу.

– 

А тебе вот так не страшно, сидеть, с обрыва свесив ножки? Упасть-то не боишься?