Русская тройка

Нина Стожкова

Подруга познакомила Юльку с Джоном, симпатичным преподавателем американского университета. Молодые люди случайно выяснили, что лошади – их общая страсть. Вскоре Юлька привела Джона на Центральный московский ипподром, не предполагая, что там ее ждет встреча с давно забытым прошлым…

– О чем ты думаешь? – спросила Юлька Джона, – когда они тряслись в переполненном троллейбусе по дороге с ипподрома.

– О русской тройке, – честно признался он, и волшебство их встречи растаяло для Юльки в раскаленном мареве дня.

С Джоном они были знакомы лишь неделю, но Юльке уже казалось, что между ними возникло и росло нечто, похожее на загадочное общее биополе, что превращает влюбленных хотя бы на несколько секунд в единую мыслящую и чувствующую материю. Они часами болтали о чем угодно – о музыке, о путешествиях, о романах Толстого – и не уставали друг от друга. Но больше всего Юлька и Джон говорили о лошадях.

Джон держал рысаков на своей крошечной ферме в глубинке штата Спрингфилд, а Юлька «заболела» верховой ездой еще в школе. В то время можно было, сэкономив на школьных завтраках, примчаться в воскресенье к восьми утра на Центральный ипподром, энергично работая локтями, протиснуться к кассе, всего за пятерку купить билет в прокат и стать на целый час абсолютно счастливым человеком.

Нравы тогда были простые, все ездили верхом кто в чем – в выгоревших спортивных костюмах, в ковбойках, в кирзовых, а то и просто в резиновых сапогах, раздевалка тоже была одна на всех – и для девчонок, и для ребят. Никто особенно не стеснялся, да и кому интересны были мальчишки в семейных трусах и девчонки в простецких лифчиках, если рядом, в полумраке конюшни, стояли большие восхитительные животные, готовые поступить, пусть на время, в их безраздельное распоряжение.

Вообще-то, если честно, в прокат попадали не самые лучшие кони, списанные из большого спорта по старости или болезни, но и они казались юным всадникам настоящими звездами манежа. Все лошади были разных пород и мастей: и огромные рыжие буденновцы, и мощные дончаки, и изящные гнедые лошадки тракененской породы, и серые в яблоках орловские рысаки, и даже крепенькие эстонские тяжеловозы-клепперы палевого окраса. У Юльки тогда был светло-серый (ей в первый же день объяснили, что лошадей белой масти не бывает, правильно говорить серые) арабский жеребец по кличке Неистовый. А Лешка, один из трех парней, затесавшихся в их девичью группу, обожал вороную кобылу Красотку русской верховой породы. Тренер частенько ставил их в пару во главе смены, и они неслись так, что наставнику приходилось покрикивать:

– Эй, на Неистовом и Красотке, не разгоняйтесь! В группе есть начинающие. Манежным, а не полевым галопом! Манежным я сказал! Держите дистанцию!

А они, Юлька и Лешка, Неистовый и Красотка, скакали по манежу, словно по полю, совсем рядом, ноздря в ноздрю, вжавшись в седла и слегка притормаживая лишь на поворотах. Неистовый громко фыркал, иногда даже тихонечко ржал, кося на Красотку огромным влажным глазом и приоткрыв рот, в углах которого закипала пена, однако вороная не замечала его, послушно, как школьница, выполняя все фигуры верховой езды.

Частенько Юлькиных силенок не хватало, чтобы затянуть потуже подпруги, да и Неистовый, вспомнив вдруг, что он жеребец, а не мерин, хоть и служит в прокате, порой ощеривал большие желтые зубы, норовя куснуть ее за плечо. Юлька от досады готовилась зареветь, но почему-то всегда в этот момент Лешка оказывался рядом.