Буквы
Таня Петрова
Кулигин начинался там, где заканчивался настоящий Митя, хотя Калугину и казалось, что Митя всё ещё жив. Но Калугин – а Кулигина здесь давно уже не было, давно уже он выключился из всего процесса, ведь буквы его здесь, теперь, были бессильны – Митей не был, Калугин был совсем другим. Свои книги Калугин никогда не перечитывал. Может, потому, что их написал Кулигин и буквы сразу становились не своими. Это Кулигин – писатель, это его – читают. Это он презентует свой новый роман. И это его история. Одного его ли?Содержит нецензурную брань.
Ты написал много букв; ещё одна будет лишней.
Иосиф Бродский
1
– Дорогие посетители нашего книжного магазина, благодарим вас за то, что сегодня мы с вами собрались здесь, на встрече с, наверное, самым спорным писателем нашего времени, чьи произведения не покидают наши списки самых продаваемых книг, – с Дмитрием Кулигиным, встречайте!
Микрофон передан, аплодисменты отзвучали, пошлость формулировок выключилась.
– Ну… вечер добрый, так сказать.
Прочистил горло, заёрзал в кресле. Чёрном, кожаном, тесном, на ощупь – дешманская папка для тетрадей, которыми закупаются мамочки в преддверии первого сентября.
Замолчали. Лица у всех странные какие-то, нахмуренные. Зачем пришли?
Действительно его читают – ли? Вот эти, в грубых очках, с тонной тоналки на лбу, с выкрашенными в тошнотно фиолетовый цвет седыми волосинками, с усами, странно закрученными на концах, – тоже мне, гусары – вот эти? Захотелось пить.
Хлебнул из стоявшего на столике стакана, сразу половину. Глоток, глоток, глоток, не отрываясь. Со стуком поставил на место стакан, снова со взглядами встретился – хмурыми.
– Ну, вот мой новый роман, «Пирамида», – проговорил в микрофон, рукой махнув в сторону стоявшего на столике красного томика в мягкой обложке. – Читали уже?
Раздалось мычание.
– Если вы не читали ещё, прочитайте. А то я не знаю, о чём с вами говорить.
– Может, у зала есть какие-то вопросы? – шепнула, за неимением микрофона. В сторону её даже не повернулся.
Вздёрнулась рука. Не впервые. Он, Кулигин-не-Кулигин, этих рук уже видел достаточно. С некоторых скатывались до локтя браслеты, некоторые поднимались робко, некоторые пальцами резали воздух, словно пальцы те были ножницы.
– Скажите, пожалуйста, – начал суетливо говорить владелец руки после кивка Кулигина, – что вдохновляло вас на создание обложки для книги? Насколько я понимаю, вы же всё равно в той или иной степени принимали участие в этом её создании, и…
– Да, принимал, – не стал дослушивать, чуть наклонился вперёд, в упор глядя на собеседника, пусть и свыше, в зал. – А вы были в Третьяковке?
– Был, разумеется.
– «Апофеоз войны» видели?
Молчание.
– Хорошо, пирамиды Маслоу знаете?
Кивок.
– Ну, вот это что-то в этом духе.
– Позвольте, – голос без руки из зала, – но ведь «Апофеоз войны» – это груда черепов, а Маслоу – это о потребностях!
– Представьте, что апофеоз войны – это мёртвые потребности, – тут дёрнул плечами Кулигин. – Представили?
– Но ведь там о другом совсем…
– А у меня – пирамида Кулигина. Представили?
– И о чём же она? – новый голос без руки. – О чём же вы написали?
Улыбнулся.
Все же любят его улыбку.
И, о, все любят – конечно же любят – его ответы.
– О нас.
***
– Представляешь, мне дали класс под руководство, – слегка взволнованно, пока руки расставляли чашки, не по шахматному принципу, но по традиционному – тоже, наверное, принципу. – Я ведь совсем недавно к ним пришла, а мне уже ребят…
– А какой это класс?
– Пятый, малыши ещё совсем.
Малыши в представлении общем – первый, малыши в представлении, связанном с данным конкретным заведением – пятый, младше – нет.
На неё приятно было смотреть. Она всегда в делах, у неё прядь каштановая всегда выбивается неловко, а она её обратно, за ухо, у неё глаза большие, карие, добрые, и вся она такая же, добрая, и приятно было думать, что так было и будет всегда.
– А ты пишешь уже? – спросила, повернув голову. Только голову, остальное всё в делах, всё в этом танце по кухонному полу, без ритма, рифмы, без заданных правил, это поставить сюда, это убрать в шкаф, это выключить,