НАБАТОМ БЬЮ В КОЛОКОЛА! Поэма покаяния

Борис Алексеевич Ефремов

В нынешнем океане стихотворного сочинительства вряд ли найдётся хотя бы один опус, в котором наша жизнь рассматривалась бы с точки зрения православной Истины, с позиций учения Христова. Большинство интернетских обитателей об этой высшей Правде и знать ничего не знают. Самобытность новой книги Бориса Ефремова именно в том, что поэт убедительно доказывает, что без такого взгляда на действительность ее не только нельзя объяснить, но и смысл самой жизни пропадает. Автор рассказывает о своём трудном духовном взрослении, ведёт нас к пониманию, что выход России из долгого кризиса только в сознательном возвращении к отцовской вере.

Всё, что я хотел сказать о нашем времени, – в этой поэме.

    Автор

Не смирённый запретом…

Я только сын народа своего…

Я только сын народа своего,

И мне вовек не будут безразличны

Роскошество дворцов его столичных

И бедность деревенская его.

Люблю, когда звенящий самолёт

Меня несёт в стремительном разбеге,

Но не претит и тряский ход телеги,

Когда она по колеям ползёт.

Люблю, когда, мерцая на бегу,

По осциллографу мелькают точки,

Но мне милы и скошенные строчки

Густой травы на заливном лугу…

Но не люблю, когда, как некий князь,

Работник управленческого типа

Врастает в стол,

как будто в землю глыба,

Всей сутью от народа отстранясь.

Так повелось, не знаю почему,

Но, сохраняя важность и породу,

Не он, как надо бы, идёт к народу,

А вновь и вновь

народ идёт

к нему.

И гневно против этого всего

Я голос свой сегодня поднимаю,

Поскольку так я правду понимаю,

Поскольку сын народа своего.

В том году…

Не смирённый запретом

(Вот ведь страсть в рыбаке!),

Мой отец, что ни лето,

Пропадал на реке.

За седьмым поворотом

Вдоль некошеных трав

Проплывал он то с ботом,

То с сетями на сплав.

Тёплый сумрак сгущался,

Становилось темно,

И отец мой стучался

Бодрым стуком в окно.

Выбрать затемно сети

Помогал я отцу.

А наутро соседи

Собирались к крыльцу.

«Ай да Лёня, голубчик,

Будь подольше здоров!

Отпусти-ка на рубчик

Енисейских даров».

И в обмен на бумажки

По цене даровой

Свежей рыбы по чашке

Уносили с собой.

И приподнято, в духе,

Мой отец говорил:

«Вот и ладно, старуха!

Всех, как есть, накормил».

И, разгладив рублёвки,

Настроением креп:

«Вот тебе на обновки,

И на соль, и на хлеб».

И струился упруго,

Как на старом пруду,

Рыбный запах в округе

В том голодном году.

Тихо светит луна…

Тихо светит луна

В отражении вод.

А вокруг тишина

Над полями плывёт.

И синеет гора

За сияньем речным,

И с отцом у костра

Мы сидим и сидим.

    1954 г.

Послевоенный хлеб

Неясный гул очередей

На затуманенном рассвете.

Как лица близких мне людей,

Я помню очереди эти.

Ещё зевая и крестясь,

Весь долгий путь ворча не в духе,

К торговой лавке в ранний час

Сходились первыми старухи.

Их телогрейки и платки

Пестрели около забора,

И с лёгкой чьей-нибудь руки

Рождались темы разговора.

Что дед Семён совсем ослеп,

Что непослушней стали дети,

Про то, что был бы только хлеб,

И можно жить да жить на свете.

И темам не было числа,

И гул, рассветом не уменьшен,

Всё рос. И очередь росла

Уже за счёт детей и женщин.

Я получал свой номерок

С трехзначной цифрой карандашной

И запасался, сколько мог,

Недетской выдержкой тогдашней.

Стоял, к забору прислонясь,

Но видел у насосной вышки,

Как, в поединке распалясь,

Над чикой сгрудились мальчишки.

И мне приспело поиграть!

И мне монеты бить охота!

Но скоро карточки сверять,

Но хлеб купить – моя работа.

И эта истина была

Сильнее, чем запрет суровый.

И долго очередь текла

К фанерной лавке продуктовой…

Памятник

Тот памятник стоял в центральном сквере,

В широком георгиновом кольце,

С печатью непреклонной гордой веры

На отрешённо-гипсовом лице.

Но как-то город был разбужен вестью,

Что памятника в сквере больше нет,

Что на его святом когда-то месте

Лишь гипса исковерканного след.

Ват