…Короче, играем мы премьеру. Всё готово: актеры все на месте, костюмы, реквизит – помреж все тщательно проверила. Первый акт уже подходит к концу. Ну, думаю, гладенько все идет. Беру письмо со стола, поворачиваюсь к партнеру, чтобы зачитать ему письмо, а Волкова нет… Ищу, где он может быть. Нет его нигде. Зову, никто не отзывается. А спектакль идет – надо импровизировать. Чувствую себя, как в страшном сне: проговорил все реплики и за себя, и за него. В общем, продержался как-то до антракта.
А в антракте выяснилось: забыли сценический люк закрыть, и бедный Волков в него провалился… C’est dur, la vie d’artiste.[1 - Нелегка жизнь артиста. (фр.)]
Часть первая: «ЖРЕЦЫ ИСКУССТВА»
Глава 1: «УСТАМИ МЛАДЕНЦА»
– Гаворыць Мiнск! Сем гадзiн. Перадаем апошнiя паведамленнi.[2 - Говорит Минск! Семь часов.. Передаем последние известия. (бел.)]
Нарочито-бодрый радиоголос врывается в пространство кухни и сразу же заполняет его. Сначала он делится радостью по поводу того, что зернобобовые собраны на тысячах гектаров и засыпаны в закрома Родины. Потом, глубоко удовлетворенный тем, что в колхозах все в порядке, голос с энтузиазмом переходит к международным новостям. Будто делясь чем-то сокровенным, он доверительно сообщает, что состоявшиеся переговоры прошли в обстановке полного взаимопонимания и в духе братского сотрудничества.
Эх, если б хотя бы немного этого взаимопонимания, куда уж там полного – хотя бы частичного – да живущим в этом доме…
…Утренний свет уже заливает кухню, в которую заходит Бабка, Мария Степановна, – и начинает сновать: зажигает плиту, ставит чайник, делает бутерброды. Потом выставляет на стол тарелочку, сметану в стаканчике-стопке и только что приготовленные бутерброды, и, наконец, торжествено водружает в центр этого ансамбля стакан в подстаканнике. Натюрморт (живущий в этой квартире Саша любит говорить «натюрморда») готов. Главное место в композиции занимает, несомненно, ажурный стальной подстаканник, точно так же как и центральное место в душе Бабки занимает тот, кто пьет из него. А из такой посуды пьет в этом доме чай только один человек, и именно его пришествия в кухню ожидает Бабка. Поскольку это может произойти в любой момент – с равной вероятностью это может случиться и через час, и сию минуту – Бабка постоянно настороже и периодически выглядывает в коридор – не идет ли дорогой Вова, которого более всего любит ее сердце.
Вообще-то, любит она в этом доме лишь троих: нет, разумеется, не мужа («чурбана с глазами»), и не дочь, к которой она относится довольно прохладно. И, уж тем более, не зятя – этого «профессора кислых щей». Любовь ее и забота простираются только на внуков, ради которых она, собственно, и живет тут – в далеком и не совсем понятном ей Минске – за тысячу с лишним километров от ее родной Волги…
В кухню входит Мать троих детей – дочь Марии Степановны, Ирина. Сорокалетняя блондинка, все еще сохранившая привлекательность и обаяние, она давно уже оставила свою профессию актрисы и работает теперь режиссером музыкальной редакции на радио. Сама она в минуту веселого настроения называет свою профессию «реже сёр – чаще сёр».
Она по-деловому ставит на стол свое зеркало и начинает красить ресницы, отодвинув стакан и остальное в сторону. О святотатство! – Бабка отодвигает зеркало и ставит стакан обратно на его «законное» место.
– Ты чего тут уселась, как у праздника? – говорит она дочери, сильно «окая» – с волжским акцентом, – Сейчас Вова придет, ему поесть надо.
– Но, мам, он же еще не встал, – отвечает Мать, ставя зеркало обратно, – Он еще час в постели проваляется.
– Неважно, – Бабка убирает зеркало и вновь ставит стакан на место. – Может, проваляцца, а может, нет. Что, нельзя ему, что ль?
Она выглядывает в коридор – не идет ли Вова.
– Мам, но его ж все равно пока нет. Я подкрашусь и уйду.
– Он щас придет. Ты его место не занимай.
Они продолжают, как автоматы, переставлять стакан туда-сюда, ведя при этом разговор. Мать предпринимает последнюю, слабую попытку завершить, все-таки, свой утренний макияж там, где ей удобно, и вновь отодвигает подстаканник.
– Но здесь же против света…, – вяло возр