Искорка

Николай Федотович Бажин

«Шел третий день Рождества. Около полудня отворилась маленькая, проделанная в полотнище ворот, калитка одного невзрачного дома на Покровской улице губернского города Норска, и из этой калитки вылез, как волк из своего логовища, высокий господин, не совсем заурядный по своему виду. Пальто, черная шляпа, шелковый шарф на шее, лайковые перчатки на руках, все, до кончика сапогов, было на нем старое, потертое, заношенное, плохо вычищенное, но, несмотря на это, ухитрялось глядеть таким образом, как будто хотело внушить всем и каждому, что оно не какое-нибудь простое ветхое тряпье, а имеет честь сидеть на теле настоящего барина, хотя бы и спившегося…»

Николай Бажин

Искорка

I

Шел третий день Рождества. Около полудня отворилась маленькая, проделанная в полотнище ворот, калитка одного невзрачного дома на Покровской улице губернского города Норска, и из этой калитки вылез, как волк из своего логовища, высокий господин, не совсем заурядный по своему виду. Пальто, черная шляпа, шелковый шарф на шее, лайковые перчатки на руках, все, до кончика сапогов, было на нем старое, потертое, заношенное, плохо вычищенное, но, несмотря на это, ухитрялось глядеть таким образом, как будто хотело внушить всем и каждому, что оно не какое-нибудь простое ветхое тряпье, а имеет честь сидеть на теле настоящего барина, хотя бы и спившегося. Сам «барин» слегка ёжился от охватившего его холода, худощавое лицо его посинело, на ресницах навернулись слезинки; но, вылезши из калитки, он выпрямился, как шест, даже закинул и несколько назад голову и посмотрел на проходившую мимо ворот кучку нарядных и веселых молодых мужчин и женщин недобрым взглядом, ясно говорившим: «А ну-ка! Попробуй кто-нибудь хоть усмехнуться, глядя на мой костюм и озябшую физиономию!..» И, взглянув в его глаза, все тотчас же чувствовали, что этого странного долговязого господина лучше не задевать, ибо он, как видно, принадлежит к числу тех людей, которые, при случае, не только не стесняются устроить какой угодно скандал, но устроят его даже с большим удовольствием.

Проводив глазами этих веселых и нарядных молодых людей, шедших налево, странный господин, фамилия которого была – Межин, неторопливо пошел направо. В одном из соседних домов была мясная лавка. Перед ее дверью похаживал взад и вперед по тротуару приказчик, Савиныч, уже пожилой человек, с проседью в черных волосах бороды и усов, с мутными глазами, смотревшими больше исподлобья, и с тем неопределенным выражением лица, – не то печальным, не то угрюмым, не то напряженно-задумчивым, – которое нередко бывает у тяжело больных и сильно пьющих людей.

Увидев еще издали неторопливо приближавшегося к нему Межина, Савиныч укоризненно покачал головой и показал ему рукой на бледное зимнее солнце, поднявшееся уже до высокой точки, до какой оно способно было достигнуть в эту пору года. Межин, также издали, поднял к плечу руку в ветхой перчатке и приникнул склоненной головой к ее ладони, показывая этим, что спал, и очень сладко.

– Чего заспался?.. Я уж думал, не проглядел ли как-нибудь тебя; уж два раза наведывался туда, – сказал Савиныч, указывая через плечо на видневшийся невдалеке трактир «Москва».

– Совсем бы не вставать… Спина так болит… насилу могу разогнуть поясницу, – пожаловался Межин, морщась.

– Поясницу-у?!. Да в какой же это работе ты так натрудил ее? – с насмешливым удивлением пошутил Савиныч.

– Простудил.

Савиныч слегка фыркнул.

– Хе… Очень ты нежен… В нашем житье-бытье надо, брат, привыкать ко всему. Это не то, что у мамашеньки на ручках или у…

Не договорив того, что собирался сказать, Савиныч вдруг снял свой картуз и отвесил весьма низкий приказчичий поклон кому-то, подходившему с той стороны, к которой его собеседник стоял спиной. Межин оглянулся. Шло целое «гнездо», как выразился он мысленно. Впереди подвигались, враздробь перебирая ножками, два нарядные маленькие мальчика и еще более нарядная девочка, немного постарше. За ними шли или, вернее, выступали парой: закутанный в черные меха светловолосый, невысокий, пухлый господин, с несколько откинутой назад головой, и завернутая в белые