Счастье

Мария Ефимова

В детстве счастье похоже на замороженную ягоду брусники, политую сгущёнкой. Ты растёшь, но счастье остаётся таким же маленьким, сладким и быстроисчезающим.

СЧАСТЬЕ

Сейчас буду писать странные вещи.

Итак, счастье. Настоящее счастье!

Сеновал. В руках вилы. Пыль. Перекидываешь сено. Кисти рук сразу начинают болеть. И ты не видишь, сколько сена осталось в кузове грузовика. И спрашиваешь: «Ну что там? Сравнялось с бортиком? Ну, хоть половину сделали?». И парень, стоящий рядом, видимо, пытаясь показать свою силу, перебрасывает тебе с каждым разом всё больший ворох сена. И ты уже злишься, даже ненавидишь его. И тебе совсем не стыдно отойти в сторону отдохнуть…

И тут неожиданно, где-то через полчаса, ты слышишь стук вил о дно кузова.

МОРОШКА

Мне восемь лет. Мой отец был профессиональным охотником. В тот год нас, моих родителей, меня и сестру, забросили на вертолёте в верховье маленькой горной речки. Отцу нужна была избушка в том месте, чтобы останавливаться зимой. Избушку построили дней за пять. И стали ждать. Но в назначенный день вертолёта не было. На следующий день тоже. Отец запретил кормить собак.

В этот раз мама забыла дома мешок с крупами. Еды было «как слону булочка». А к концу недели из еды остались банка сгущёнки, соль и жир. Рыба не ловилась, потому что река поднялась. Олень – «ушёл». Два раза. Место было совсем неплодородное. Мне помнится, мы ели только щавель. Салат из щавеля, суп из щавеля, тушёный щавель. И щавель был лучше другой какой-то травы, которой мама пыталась разнообразить наше питание. Один раз она нашла грибы и поджарила их на прутике, в другой – принесла горсть тёмно-синих горьких ягод жимолости. И была так счастлива этому, а мы отворачивались от них и кривились. Вся еда, наверно, доставалась нам с сестрой. Отец уже лежал не вставая.

На совсем уж чёрный день оставалась банка сгущёнки. И был праздник, когда мама её достала. Отец вышел из палатки, когда мы её открыли.

К вечеру я могла уснуть, сидя у костра на корточках, и не заметить, как загорается куртка от выскочивших из костра угольков. В моём гардеробе уже не осталось не прожжённой одежды. Но зато был маленький нож в ножнах на поясе, и он не был декоративным. Ногти наши всегда были чёрными. А волосы – коротко остриженными, чтобы было проще мыть. В горной речке вода была ледяная, поэтому воду грели на костре.

Когда вода немного ушла, в лужицах на берегу остались мальки и мы с сестрой целые дни напролёт «спасали» их. Кладёшь глубокую железную тарелку в лужу. Ждёшь, когда заплывут мальки, и быстро вынимаешь тарелку с рыбками, которые не успели уплыть, потом несёшь тарелку в речку.

В мои обязанности входило мыть посуду. Тарелки и чугунные сковородки трёшь песком, а потом кладёшь их на дно реки и ждёшь, пока они сами отмоются течением. Экологичная посудомоечная машинка. То же со стиркой. Придавливаешь одежду тяжёлым скользким валуном и следишь, чтобы она не уплыла, как каракатица. Особое удовольствие было ходить по одежде в ледяной воде, наступая на глянцевые пузыри из ткани и как бы лопая их.

Главное развлечение – поиск разноцветных камешков. Берег, «мощённый» серым камнем, вызывал непреодолимое желание найти среди этой серости хоть какой-то цвет. Мы могли подраться с сестрой из-за камешка, как во времена «золотой лихорадки». На берегу вокруг палатки не осталось цветных камней.

Взяла в тайгу коробку акварельной медовой краски. Мы тайком её облизывали. Тайны, наверно, не получалось, потому что наши языки точно были разноцветные. Но нас за это не ругали.

Мы с сестрой точно не страдали от голода. Видимо, потому, что не особенно ели мясо и рыбу. Без этого страдали родители. В тайге скудный рацион – норма. Это я с годами поняла, что мы голодали. В детстве не чувствуешь опасности. Ну, щавель три раза в день, ну, ждём вертолёт, ну, отец особенно зол и груб, а мама особенно нежная и заботливая. Это не сильно отличалось от нормы.

То, как прилетел вертолёт, помню смутно. Открываю глаза, стоит так, как будто всегда там стоял. Оранжевый, с синей полосой. Вертолет задержался на неделю. Прилетели девушки с метеостанции. Они уго