Без царя в голове

Дмитрий Невелев

Герой книги – политтехнолог Сергей Тверской – первый русский хипстер. Он – современный нам Нил Кэссиди, путешественник по тюрьмам и любознательный турист в закрытой психиатрической лечебнице. Этакий потертый временем Гарри Поттер в мире маглов, лишенный по прихоти рока своей волшебной силы. Уникальная в русской литературе книга – в традициях Джека Керуака, Хантера Томпсона, Чака Паланика, Ирвина Уэлша. Чтение для всех, но для каждого индивидуума привлекательное по-своему.

Без царя в голове

Дневник настоящего человека

Дмитрий Невелев

© Дмитрий Невелев, 2015

© Адель Вейс, дизайн обложки, 2015

Корректор Рената Хусаинова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Вступление

Мой литературный герой – Сергей Евгеньевич Тверской, известный литератор и, по мнению левой прессы, жертва карательной психиатрии, частенько пробует реальность на зуб, как золотую монету. Настоящая ли она, эта реальность, или за ней есть какая-то другая, которая настоящая, неподдельная? Он, безусловно, здоров, потому что во всех его действиях наблюдается логика, оценки трезвы, выводы глубокомысленны. Как же этот интеллектуально здоровый человек оказывается в лечебнице специального типа для маньяков и всякой сволочи? То ли реальность подвела, то ли зубы. Но и в сумасшедшем доме герой остается верен себе и почитаемой им русской литературе, через монокль которой воспринимает окружающий мир.

Кто у нас был самым умным писателем?

– Лев Толстой.

А кто – самым страдающим?

– Федор Достоевский.

А кто был самым стеснительным персонажем русской литературы?

– Павел Иванович Чичиков, человек и в других отношениях замечательный.

Мой лирический герой ведет себя в сумасшедшем доме так, будто он и есть все они вместе взятые. Вот почему эту книгу можно воспринимать и как исповедь, в которой могучая дубрава истин проповедника Толстого перемешана в сознании с непролазным терновником страстотерпца Достоевского и с брусничными, искрящимися, цвета наваринского пламени ароматными полянами Павла Ивановича Чичикова. Тут и там в этом фантастическом лесу стоят расписные грибочки и павильончики Государственного казенного учреждения Психиатрической больницы №5, по дворику которой неспешно прогуливаются люди в забавных пижамах с изображениями розовых слоников, голубых мартышек, небесных васильков и апельсиновых солнышек.

Тверской в байковой курточке с фиолетовыми огурцами, поглядывает на всех пристально, стесняясь быть похожим на объекты своих наблюдений. Он – сплошное стеснение.

Чего же стесняются обычные люди? Расстегнутой ширинки, казаться хуже других, бедности, стервозной жены, дебильного сына, самих себя, продажной Родины.

А мой герой стесняется своего окружения, пытается от него отстраниться, обособиться. Этакий Сократ в дурдоме, которому стыдно за весь род человеческий. Время от времени, как спасительный запах хлорки сквозит между строк: «Я-то другой, я-то вижу, я-то знаю». В чьих же глазах герой стесняется выглядеть таким как все? Перед кем? Кто за ним так бдительно наблюдает? Неужели ты, мой возлюбленный читатель?

Тверской почти ничего не пишет о себе. Но в каждом портрете дневниковой галереи Тверского мечется его тень, как в многочисленных зеркалах, собирая воедино настоящий образ этого скромного человека – классического русского интеллигента, попавшего волей судеб в затруднительные обстоятельства. Аристократа духа, решившего обернуть зло во благо:

Мол, бумага все стерпит.

Мол, Бог терпел и нам велел.

Мол, Он за все и простит.

Родись у Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова общий сын, что вполне вероятно при современном толерантизме, им бы и был Тверской.

Сергей Евгеньевич известен также в тайном обществе российских политтехнологов как изощренный манипулятор девственным сознанием постсоветских масс. Используя свои неординарные навыки, Тверской иногда, видимо в безудержном творческом запале, пишет обо мне, как настоящий создатель этой книги, словно не он, а я являюсь его персонажем.

Я даже подумывал обратиться к Никите Михалкову с просьбой защитить мои авторские права, благо есть общий знакомый – Дмит