Тихо поскуливая, я смотрела в окно…

Плескалось небо в озерах-стеклах… Крошились льдинки под ногами прохожих… Алмазная пыль таяла, асфальт сох и становился белесым. Дышал ветер, звенела капель, – мир был чересчур ярким и слишком громким. Но я знала: звуки растянутся, станут шершавыми как наждак, а прозрачная акварель превратится в размытое, тусклое полотно…

Я до смерти боялась этого состояния, которое пыталось одолеть меня ранней весной или поздней осенью, – у меня начиналась депрессия.

Сначала в мозг заползала тревога, и все внутри начинало дрожать и сжиматься. Потом медленно гасли оттенки и запахи, и я оставалась вне времени, без желаний, в пыльном коконе, откуда нельзя было выбраться. Снаружи сквозь серую пелену маячил чужой и враждебный мир. Его очертания блекли, потом он стирался полностью. И не хотелось ни есть, ни пить, ни спать – ничего не хотелось! И это было хуже всякой пытки.

И когда жить становилось невыносимо, я просила себя еще чуть-чуть потерпеть… Пленка лопалась, плотная масса расслаивалась, и наступала полнейшая тишина.

В огромное, гулкое и пустое пространство начинали просачиваться чистые, словно отмытые звуки и краски… И я понимала: жизнь становится ненужной не тогда, когда очень плохо, а тогда, когда никак.

Я бы справлялась с бесцветным и пресным кошмаром, если б он длился не больше недели. Но в нем приходилось жить месяцами, и я бы врагу такого не пожелала.

На сей раз к депрессии меня подтолкнул фильм о печальном, влюбленном киллере. Актер в его роли напомнил мне первую и единственную любовь, и я захлебнулась в потоке времени, хлынувшем из прошлого.

…Он был на пятнадцать лет старше и на рассвете, отогнув штору, наблюдал, как я прощаюсь со сверстниками. А когда появлялась я, глаза у него становились беспомощными. Он отводил их и молчал. Мне же безумно хотелось, чтобы он закричал и разбил что-нибудь! Я была уверена: раз не ревнует, значит, я ему безразлична, значит, он совсем не боится меня потерять…

Я любила его до беспамятства, но мне нужно было хотя бы однажды, хоть на секунду почувствовать его ревность… И лишь потом от наших общих друзей я узнала, как тяжело и болезненно переносил этот сильный, красивый человек мое сумасбродство и дикую необузданность.

Но я была молода и глупа. И, устав от моих фокусов, он просто ушел, а мне самолюбие не позволило бежать следом. Внутри меня что-то разбилось, и ледяной острый осколок застрял где-то в области сердца. Иногда он ворочался, я просыпалась и бездумно глядела на смутные тени от веток, вздрагивающие на стенах. Их незаметно стирал рассвет, я пила кофе, выходила на улицу и почему-то оказывалась в незнакомых уголках города.

Потихоньку осколок покалывал все реже, но я знала: в любой момент меня может пронзить ни с чем не сравнимая боль.

А потом был университетский диплом, и прекрасное, сумасшедшее телевидение… Я моталась по командировкам, заполняя свободное время друзьями, развлечениями и поклонниками. И всегда неосознанно искала среди них того, кто хотя бы на мгновенье напомнил единственного мужчину, которого я никогда не переставала любить…

…После фильма хотелось выть. И я заметалась по городу в поисках друзей, чтобы излить запоздалое раскаянье. Но друзья ничего не поняли и сочли это очередной блажью. А друг Спартак, которого я подняла среди ночи, зевая, пробормотал в трубку, что у меня открылись заросшие паутиной чакры. Но такова сила искусства, и с этим уже ничего не поделаешь!

Жить с открытыми чакрами было трудно. И подруга Лариса, обожавшая психологические тренинги, посоветовала:

– Твое идиотское состояние фильм навеял? Так покопайся в Интернете, найди интервью актера! Может, он полный кретин? Отрицательные эмоции погасят впечатление от образа, и ты опять придешь в норму!

Совет был дельный. Я нашла пару интервью, но, актер, на беду, оказался умным, и ставка на кретинизм провалилась. Я еще острее вспомнила былую любовь и затосковала по-настоящему. Навела справки: мой друг уехал сразу после разрыва, а куда, неизвестно… Да и что бы я сказала, если б нашла его? Что хочу вернуть все обратно? Но так не бывает! Он, наверное, обзавелся семьей, да и