***

Из статьи литературного критика Галины Юзефович:

«Роман относится к категории настоящей, профессиональной литературы, написанной одновременно очень осознанно и рефлексивно – что называется «от головы» и вместе с тем совершенно по-честному, без прагматичного (и почти всегда бесплодного) заигрывания с читателем. Название наводит на мысли о фэнтези, но это не так: «Чернокнижник» – это одновременно и история про 90-е годы в духе «Журавлей и карликов» Леонида Юзефовича или «Крепости сомнения» Антона Уткина, и классический сюжет о «проклятой книге» с историческими интерлюдиями, и угарный наркоманский галлюциноз. Конечно же, роман Метелевой насквозь литературоцентричен – в качестве субстрата в нем сквозит не только «Имя Розы» Умберто Эко, не только вся отечественная литература о 90-х, но и плутовской роман, и психоделические опыты в духе Хантера Томпсона, и черт знает что еще… Однако вечная спутница подобной «литературности» – предсказуемость – «Чернокнижнику», в общем, не присуща. Автор ловко закладывает петли, то пугая читателя чертовщиной, то успокаивая полным ее разоблачением, то царапая реалиями «лихих 90-х», то поглаживая книжными аллюзиями. Даже финальное чуть слащавое умиротворение (уфф, все, наигрались – пора и на хэппи-энд выходить) на поверку оказывается обманкой – обещанием, которому не суждено сбыться, колкой насмешкой над читательскими ожиданиями.

«Чернокнижник» даст сто очков форы половине романов из шорт-листа премии «Русский Букер».

https://meduza.io/feature/2016/10/08/knigi-kotorye-vy-bez-nas-ne-naydete

Пролог

…Умер я в конце октября, в палате одной из московских больниц. Последние жизненные судороги почти сутки терзали догорающее тело. Словно что-то суетилось внутри меня, металось и вздрагивало, вспышками боли напоминая, что еще не конец. Я все время пытался пристроить на больничной койке руки и ноги, но никак не мог; неудобно было лежать смирно, ворочаться еще неудобнее, словно суставы и сочленения не находили больше себе места на этом свете. Ощущение, что тела моего слишком много, преследовало меня, вторгалось в последние проблески сознания и очень мешало.

Не было в смерти ничего трагического или страшного, а было только омерзительное и отталкивающее. И пока меня выжигало изнутри, я понял всем своим убывающим существом, что не существует никакой духовной гибели, а только одна телесная. А гибель телесная, как и рождение – это боль и смрад, тяжесть земли в воде и содрогания воды в огне.

Театром теней шевелились картины будущего и прошлого – однако будущее уже случилось, а прошлое только должно было наступить. И все время неостановимо говорил голос – вроде бы, мой. Голос рассказывал, объяснял, описывал – разное, на разных языках, но – странно – одними и теми же словами. И это сильнее всего остального мучило меня, заставляло изгибаться и корчиться неуклюжее тело и помертвелую душу. Страшно мне было то, что не заслужил новых, других, слов, а значит, и новой судьбы. И метался я в одиночной камере своего сердца, спотыкался, гремел цепями и – говорил, говорил, говорил; рассказывал о том, что было со мной и о том, что еще только будет; и жаждал тишины – а ее не было; хотел замолчать – и не мог.

…И по-прежнему пребывало Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…

Часть первая

Глава 1. Фатальная неосторожность

Май 1994 года

… – В начале было Слово и Слово было у Бога…

Странный человечек в длинном и белом с грязными разводами стоял на Арбате, в самом его конце, недалеко от Смоленки. У фонарного столба, за кафедрой, утащенной неизвестно откуда… Перед ним лежала книжка, обернутая в газету, он придерживал ее пальцем, но не заглядывал – шпарил наизусть. Я прислушался.

– Слово ваше да будет с благодатью, приправлено солью. Соль-мудрость и благодать-огонь, а сердце ваше – духовная кухня, и там не место консервам…

Бред. Я постоял рядом еще пару минут. Потом стало скучно – зашагал дальше.

Беззаботные молодые лабухи тарабанили что-то из битлов, худая девчонка в огромных солдатских ботинках, легко улыбаясь, подносила прохожим шапку-ушанку – в ней, как делегаты Коминтерна, собирались валюты разных стран.

Ч