Нева
Сергей Михайлович Волконский
«– Я люблю эти маленькие пристани Финляндского пароходства… Правда? Эти плавучие буфеты…
– Да, это так вырывает из обстановки.
– Вот именно, пересаживает: без всяких усилий с вашей стороны полная перемена пространственных условий и зрительных отношений.
– Дальнее путешествие на близком расстоянии…»
Сергей Волконский
Нева
Барону Николаю Николаевичу Врангелю
Последняя в реке блестящая струя
Жуковский
– Я люблю эти маленькие пристани Финляндского пароходства… Правда? Эти плавучие буфеты…
– Да, это так вырывает из обстановки.
– Вот именно, пересаживает: без всяких усилий с вашей стороны полная перемена пространственных условий и зрительных отношений.
– Дальнее путешествие на близком расстоянии.
– В конце концов, это ведь принцип всякого «эффекта»: дальнее путешествие на близком расстоянии.
– Да. Как это верно и как это звучит бессмысленно!
– Очевидно, ничто не кажется бессмысленнее, чем те конечные формулы, к которым приходят люди друг друга понимающие. Ведь чем точнее, тем меньше слов, чем меньше слов, тем менее понятно для «посторонних». А мы окружены «посторонними».
– Но как я люблю это одиночество!
– О, великая вещь!
– Вот всегда говорят, в единении сила…
– Неправда – в уединении сила; только бессильные ищут единения, значит, – где же сила? Очевидно, не в тех, кто ее ищет у других.
– А это не парадокс? Боюсь, что это парадокс.
– Отчего же вы боитесь парадокса?
– Какой странный вопрос.
– А по-моему, странная трусость.
– Почему странная?
– Да что такое парадокс?
– Парадокс…
– Ну вот видите, вы даже не знаете, чего вы боитесь. Парадокс есть утверждение, идущее вразрез с общим мнением. Разве это так страшно?
– Это, пожалуй, не страшно, но почему вы так объясняете?
– Не я объясняю, а Ларусс, и в своем словаре он прибавляет: «Круглота земли долго принималась за парадокс».
– Значит, парадоксальность измеряется субъективным мерилом?
– Ну разумеется: не верят – парадокс, а поверят – будет истина.
– Ну это тоже парадокс.
– И тоже страшно?
– Даже жутко.
– Вот то-то и есть, мы все боимся, мы рабы слов. В театре хохочем, когда у Островского мать сокрушается, что сын знает мало «умных слов», или когда у Гоголя мать говорит сыну, что при слове «титулярный» ей «так и приходит на ум Бог знает что», а в жизни мы все так: слова для нас имеют смысл помимо их значения. Помню, одна дама однажды говорила, как соблазнительны магазинные окна: так иной раз захочется купить без чего всю жизнь жил, а тут кажется – обойтись нельзя. Да, сказал я, изобретения вызывают потребности. «Как это хорошо, как это великолепно сказано… Теперь, знаете, нам нужно проверить, правда ли это». – «Как так?» – «Да мне говорили, что всякий афоризм ложен». – «Но это не афоризм, – говорил я, – если даже афоризмы ложны, то это не афоризм». – «Да, но оно звучит как афоризм». – «Да не афоризм, не афоризм…» Понимаете, она даже не знала, что такое афоризм, а боялась его… Точь-в-точь как вы с парадоксом.
– Да как же не бояться, когда вы говорите такие вещи, что, пока люди не верят – парадокс, а поверят – будет истина. Ведь это разрушение всякой объективной истины.
– Не я говорю, а Булье говорит в своем словаре: «Многие воззрения, кажущиеся невероятными парадоксами, становятся неоспоримой истиной».
– Вы любите словари?
– Успокоительное чтение… раскрывает ум мироздания в уме человека. Не знаешь, что более достойно восхищения – зеркало или отражение.
– Ну а что такое афоризм? Уж будьте моим словарем.
– Афоризм есть краткое определение, все, что надо знать о каком-нибудь предмете; достоинство – при наибольшей краткости наибольшая полнота.
– И только?
– Только. Страшно?
– Нисколько.
– А знаете, насчет словарей что мы говорили и перед тем насчет одиночества, – ни при одном чтении я так не ощущаю великолепие своего одиночества, как при чтении словаря: вселенная для меня одного.
– Вполне понимаю. Только тот, кто знает цену одиночества, поймет это.
– А как мало таких.
– Редко, как все ценное.
– Как же не редко, когда люди не только не ценят одиночества, они платят за то, чтобы не быть одним. Все наш