Назад к книге «Ахматова. «И я сказала: – Могу»» [Дмитрий Львович Быков]

Ахматова. «И я сказала: – Могу»

Дмитрий Львович Быков

Прямая речь

«Здравствуйте, дорогие друзья! Я с некоторой радостью, признаться, берусь за эту тему, потому что обычно, когда начинаешь говорить о ком-нибудь всеми любимом, сразу же оказываешься в положении посягнувшего на святое. У каждого свои представления о кумире, и с этим кумиром всегда очень сложно разбираться: любая попытка анализа уже воспринимается как кощунство. Есть несколько имен, которые ругать вообще нельзя: например, кумир интеллигенции Довлатов – на самом деле не интеллигенции, а обывательщины, а в особенности эммиграции. Посредственность, которая защищает право каждого быть посредственностью. Поэтому стоит вам обругать Довлатова, даже не обругать, а просто высказать сомнение в его статусе, как тут же вы становитесь врагом всех посредственностей, а их по определению довольно много. Или Цветаева. Стоит вам сказать о Цветаевой что-то, что лежит за гранью представлений ее фанатичных поклонниц, как тут же ты враг народа и кощунник…»

Дмитрий Быков

Ахматова. «И я сказала: – Могу»

Здравствуйте, дорогие друзья! Я с некоторой радостью, признаться, берусь за эту тему, потому что обычно, когда начинаешь говорить о ком-нибудь всеми любимом, сразу же оказываешься в положении посягнувшего на святое. У каждого свои представления о кумире, и с этим кумиром всегда очень сложно разбираться: любая попытка анализа уже воспринимается как кощунство. Есть несколько имен, которые ругать вообще нельзя: например, кумир интеллигенции Довлатов – на самом деле не интеллигенции, а обывательщины, а в особенности эммиграции. Посредственность, которая защищает право каждого быть посредственностью. Поэтому стоит вам обругать Довлатова, даже не обругать, а просто высказать сомнение в его статусе, как тут же вы становитесь врагом всех посредственностей, а их по определению довольно много. Или Цветаева. Стоит вам сказать о Цветаевой что-то, что лежит за гранью представлений ее фанатичных поклонниц, как тут же ты враг народа и кощунник.

Что меня бесконечно радует, Анна Ахматова остается чрезвычайно живым поэтом, потому что количество людей, которые лично ее ненавидят жгучей ненавистью, с годами возрастает. Я не беру сейчас чудовищную в своей прежде всего глупости (а грубость – дело второе) книгу Тамары Катаевой «Анти-Ахматова». Кроме замечательной фамилии Катаевой, которую автор, прямо скажем, обгадил, ничего литературного в этой книге нет. В основном ее претензии к Ахматовой какого-то биологического свойства, и она все время отыскивает в ней климакс, как будто это неестественные вещи, как будто кому-то удается его избежать.

Вторая, более интеллектуальная и более интересная в этом смысле волна критики началась с попытки демифологизации и демотивации Александра Жолковского, моего кумира и литературного учителя. Он в 90-е годы начал довольно жестко критиковать советский стиль Ахматовой, точнее, деконструировать, показывая, что Ахматова не столько враг советской власти, сколько носитель тех же приемов, а именно – возвышение через унижение и сила через слабость. Это очень точное, как всегда у Жолковского, определение, но я не вижу, что же в этом плохого. В конце концов, советская власть, хороша она была или плоха, но это явление как минимум заслуживающее анализа. Почему Ахматова вызывает такую ненависть к себе и такое живое брожение умов, это и есть наша сегодняшняя тема.

Раньше Ахматова была самым канонизированным поэтом всего Серебряного века. Она при жизни была окружена небывалой славой. Когда она говорит: «И всюду клевета сопутствовала мне», – это следствие все той же ранней и чрезвычайно широкой, почти эстрадной известности. Я рискну сказать, что в России было три эстрадных поэта. И это, между прочим, абсолютно точно укладывается в сюжетную схему, о которой я сейчас так много думаю и о которой я писал применительно к Маяковскому в биографической книжке о нем.

Блок, как всегда все угадавший, задал такую конструкцию, что русская история ХХ века – это комедия масок. Люди действительно разыгрывают ситуацию, не относясь к ней серьезно. И самая провидческая блоковская пьеса – конечно,