Кол Будды
Руслан Альбертович Белов
Идет герой по берегу Черного моря и раз за разом попадает в истории. Опасные, весьма опасные и безвыходные. Но продолжает идти. Почему? Может быть, потому что в рюкзаке его прячется стальной кол, к которому сам Будда когда-то привязывал своего коня?
Кол будды
Руслан Белов
1.
Еще зимой Евгений Евгеньевич Смирнов решил пройти по черноморскому побережью от "А" до "Я", то есть от Адлера до Ялты без палатки и спального мешка. Наверное, на это предприятие, странное для старшего научного сотрудника солидного института, его толкнула тоска по прежней жизни, а также затаенная надежда встретить Свету, собиравшуюся летом отдыхать на побережье где-то в районе Архипо-Осиповки.
К начальной точке маршрута поезд прибыл в середине дня; город был так себе, побережье, перечеркнутое железной дорогой, тоже, и Смирнов, не долго думая, сел на электричку и поехал в Туапсе.
День стоял жаркий, градусов под тридцать, если не больше, заманчивое море синело рядом, и в Чемитокважде он сошел. Поплавав и полежав потом под солнцем, расслабился и решил дальше не идти, а остаться ночевать. Все вокруг располагало к себе – и горы, кудрявившиеся ярким лесом, и безоблачное небо, и подкупающий шелест прибоя. Беспокойство вызывала лишь узкая черная туча на горизонте, время от времени оживлявшаяся всполохами молний. Однако "Изабелла", купленная в Адлере на рынке, была замечательной, а из парной телятины, приобретенной там же, обещали получиться замечательные шашлыки, и Смирнов решил не волноваться. Поев и опустошив бутылку, он вырыл в галечнике углубление, по профилю соответствовавшее рельефу спины, застелил его одеялом, улегся удобнее и стал смотреть на лунную дорожку. Таинственно блестя, живое небесное серебро тянулось к берегу по сонной темени спокойного моря. Ему, земному и зарывшемуся в землю, захотелось что-то сочинить, блеснуть мыслью, как дорожка, и он придумал, что если бы рядом сидел человек, пусть даже бок об бок сидел, то он видел бы не дорожку Смирнова, а свою, единственную и неповторимую, тянущуюся не куда-нибудь, а к его собственным глазам. Сочинив по этому поводу эгоистическую фразу "Лунная дорожка у каждого своя", он дождался падения звезды, загадал, чтобы у него с дочерью было все хорошо, и уснул.
Буря началась в третьем часу ночи. Вмиг разбуженный наскочившим ливнем, он вытянул из-под себя пленку, укрылся, уселся на рюкзак и стал неприязненно смотреть на распоясавшуюся природу.
Небесная влага лилась сплошным потоком.
От ярившихся молний было светло, море свирепело.
Когда взбесившиеся его волны рычали у самых ног, сверху, с волноотбойной стенки им пришла подмога – хиленький, но сель. По наущению отца-ливня, он сорвал с жертвы пленку, огрел песком и гравием, охладил и вымочил с головы до ног.
Молнии взорвались громом аплодисментов.
"Бис! Бис!" – засвистел ветер.
Смирнов испугался. Холодная дрожь затрясла растерявшееся тело.
"Что делать? – сжался он в промозглый и противный самому себе комок. – Бежать? Куда? Нет, надо терпеть… Не сахарный, не растворюсь. Вот только бы молнией не шибануло".
Терпеть и мокнуть пришлось вечность. Лишь под утро опустошенная ливневая туча подалась к востоку, и небо поблекло. Однако ненадолго – через полчаса приползла другая небесная цистерна, и все началось с начала…
Только к рассвету дождь истощился до мороси, и Смирнов, изможденный и мокрый до нитки, кое-как выжался, собрал рюкзак и, метров двести протащившись с ним, сочившимся влагой, обнаружил, что мучился рядом с уютным поселком под названием Каткова Щель, в котором на каждом доме куксились пропитанные пессимизмом фанерки с одной и той же надписью "Сдается комната".
Через пятнадцать минут в пятидесяти метрах от моря за семьдесят рублей в сутки он снял у семьи измученных жизнью алкоголиков летнее строение. Комнатка, перед входом в которую лежала новехонькая могильная плита в форме косого паруса, была крохотной; в ней пахло сыростью и мышами. Ему и в голову не пришло поискать что-нибудь другое – сверху не течет, ну и ладно.
Солнце выглянуло только через три дня, и он, уставший спать и ютиться, уехал на электричке