Икар мне друг

Максим Адольфович Замшев

101 поэт XXI века

Новая поэтическая серия издательства «У Никитских ворот» открывается книгой Максима Замшева – яркого представителя современной поэзии. Казалось бы, что оригинального XXI век явил в стихосложении? Новые формы, которых так настойчиво требовал чеховский герой в начале века прошлого, вполне воплотили себя в течение последующих десятилетий – от обэриутов до концептуальных стихов.

XXI век, по крайней мере, его начало, поставил точку в экспериментах с поэтической формой, выведя на первый план индивидуальность восприятия. Поэты не собираются в группы, не формируют течений, не придумывают лозунгов – каждый цветёт своим цветом, чувствует и выражает чувство по-своему.

Творческий метод Максима Замшева близок экспрессионизму; в его стихах много точных бытовых деталей и в то же время реальность переплетена с фантазией так, что трудно понять, рассказывает лирический герой о своей настоящей жизни или о своём сне. Главное – чувство. И, конечно, искусство рифмы, которое есть свойство подлинной поэзии.

Максим Замшев

Икар мне друг

«Снег сыплет с неба кашей рисовой…»

Снег сыплет с неба кашей рисовой,

Ещё ошибки не исправлены,

Ещё не все стихи написаны,

Ещё не все слова отравлены.

Ты – одинока и доверчива,

Умна, немножечко несчастлива,

А я – распутицей заверченный,

И жизнь моя пока удачлива.

Шампанским грёзы расколдованы,

И смыслом полнится бессмыслица,

И мы сознаньем очарованы,

Что этот день нам не зачислится.

Что было? Сущая безделица.

Что будет? Верно, участь лучшая,

Наш город нам под ноги стелется,

Как простынь белая, летучая…

Ах, как давно… Теперь не верится.

Весьма банальная история:

Жила-была царевна в тереме,

Жила на радость всем, на горе мне.

Осталось памяти бесправие…

И фотографии отсутствие,

Не исключение из правила,

Не аромат цветов искусственных.

Снег сыплет с неба кашей рисовой,

Но воробьям всё так же холодно.

Еловый наконечник высится —

Не всё, что зелено, то молодо.

Ты не видна, как тень Юпитера,

Я стал другим… Ну так уж водится…

Пойду, возьму билет до Питера

И не уеду. Точка. Вольница.

«Как много от детства в обычной простуде…»

Как много от детства в обычной простуде,

Как будто опять прорезается дискант,

И ключ к объясненьям ещё не отыскан,

И вряд ли возникнет сомнение в чуде.

Не знаешь, что нрав твой для многих несносен,

Вдыхаешь лекарственный запах квартиры.

На птичьих правах заоконной картины,

Простуде частенько сопутствует осень.

И воздух, танцующий в колком ознобе,

Разброд и шатанье оставит в придачу,

А помнишь, как ездили летом на дачу?

А помнишь, зимою валялся в сугробе?

Что толку всё видеть в нерадостном свете!

Любовь не прошла, миновала опала.

Текло по усам, только в рот не попало…

Никто так светло не болеет, как дети.

«Ему неведом кратких встреч сумбур…»

Ему неведом кратких встреч сумбур

И медленная пытка расставанья.

Москвы поклонник, юный Петербург

О ней вздыхает лишь на расстоянье,

Кусает губы (алые закаты),

Поймав в порту её письма клочок,

А ветер – словно сломанный смычок

Забросили за Ладогу куда-то.

В проулках мечется беззвучный крик,

У пешеходов вызывая кашель,

Совсем другой любви другой язык.

И он не внятен скудным мыслям нашим.

Белеет ночь, подобная сурдине,

За горизонтом – вечности вокзал.

Таким нам город виден на картине,

Которую никто не написал.

«Неповторимый мир не просто канул…»

Неповторимый мир не просто канул,

А стал до отвращения не нов,

Последние незвонкие стаканы

Наполнили ловцы вчерашних снов.

Казалось бы, обычная картина,

И тишине ничьих не нужно слов,

Но утром злобный вид чужих ботинок

Погонит прочь от собственных домов.

Когда же ты уже никем не станешь,

Таким похожим станет всё вокруг,

И в маете сменяемых пристанищ

Услышать бы один знакомый звук.

Но жизнь идёт, и всяк живёт, как может.

Забудется пронзительность разлук.

Так забывают юные вельможи

Любимых, но состарившихся слуг.

«Меня дыханьем не со