«А я рисую море. Каждый день…»

А я рисую море. Каждый день.

С упорством капли, продолбившей камень.

То море, где играют свет и тень,

Где виден от и до рассветный пламень.

Я не художник. Ни одна волна

Не дышит жизнью, не горит закатом,

Прозрачным светом неба не полна,

Она кричит уродливым плакатом.

А я рисую… Кромку небосвода,

Свет сверху, темноту в глубинных водах.

Не ем, не сплю, сама уже как тень.

Хоть в море есть и счастье, и свобода,

Я их не обрету – не та порода.

И всё-таки рисую. Каждый день.

«Я люблю этот город огромный…»

Я люблю этот город огромный

За дороги, деревья, мосты,

За характер, слегка вероломный,

И за то лишь, что в нём живёшь ты.

И за пылью наполненный воздух,

И за рваные неба края,

И за то, что ты смотришь на звёзды,

Вероятно, на те же, что я.

Я люблю этот город, но всё же

Жить на свете не будет легко.

И никто мне ответить не сможет,

Почему же ты так далеко?

Он рекой посредине распорот,

И не сделаешь с ним ничего…

Я терпеть не могу этот город,

За громадную площадь его!

СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА

Я сдержу своё обещание,

Хотя мне ни к чему совсем

Данный нами обет молчания

Непонятно кому и зачем.

А молчание – как пророчество,

Что не понял бы человек.

Это было моё одиночество

Затянувшееся на век.

Одиночество по-есенински,

Когда всё и всему – равно,

И за далью – забытый Ленинский,

И рябина стучит в окно.

Одиночество – вещь упрямая,

Стережёт, как голодный тигр.

Мы играем в молчанку – самую

Издевательскую из игр.

Чтоб исполнилось всё пророчество,

Мы её до конца пронесём…

А мои сто лет одиночества

Для кого-то – неделя. И всё.

ЛЕТУЧИЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Что день – то загадка, шарада и ребус,

Их все разгадать ты бы вряд ли сумел.

Вчера появился летучий троллейбус

Над городом, занятым множеством дел.

Рога и колёса зелёным светились,

Он звёздно искрился, по небу летя.

И люди всё бросили, остановились

И замерли, в небо ночное глядя.

Пронёсся над городом, словно комета.

Пропал, взбаламутив застывшую жизнь.

И только об этом кричали газеты:

«Сенсация!!! Взмыли троллейбусы ввысь!»

Вещали о нём джентльмены и леди,

Им вторил любой телевизор весь день.

О нём дотемна говорили соседи

На лавочках, где зацветала сирень.

О том, как рассыпал он звёздную крошку,

Откуда он мог бы лететь, и куда…

А он, прочертив в тёмном небе дорожку,

Навеки исчез, не оставив следа.

«Растрепались на миражи…»

Растрепались на миражи,

Разлетелись обрывки снов…

Объясни мне, как можно жить

В этих дебрях дежурных слов?

Объясни мне, как можно петь

В этом омуте серых дней?

Объясни мне, куда лететь,

Если небо полно камней?

Объясни мне, о чём мечтать

В этой комнате без углов?

Чтобы нитку судьбы связать,

Не хватает морских узлов.

Объясни мне, куда звонить,

Если кто-то украл мой мир?

Объясни, что теперь ценить,

Если разум затёрт до дыр?

Посмотри, за моим окном

Вместо неба – глухой тупик.

Объясни мне, кому знаком

Замыкающий вечность миг?

Как случилось, что это есть?

Ко всему равнодушен свет…

Объясни мне, зачем я здесь,

Где и времени больше нет?

«Мне не жить из-за этой печали…»

Мне не жить из-за этой печали…

Как же холодно в мире утрат!

Ветры дуют, так, как задували

Двадцать девять столетий назад.

Как всё серо, уныло, предсмертно!

Мир весь вылился в капле дождя.

Золотое, далёкое детство

Мне не скажет «Прощай», уходя.

Ничего это не обозначит,

Только с неба прольётся вода

И ноябрь, серым дождиком плача,

Похоронит меня навсегда.

Золотые, дремотные дали

Мне покажет другая весна…

Мне не жить из-за этой печали,

Только с ней даже смерть не страшна

    Ноябрь 2003

ЧЁРНЫЙ СНЕГ

Я видела однажды странный снег.

Он чёрный был от копоти и гари.

И, повторяя электричек бег,

Куда-то рельсы-струны убегали.

С тех пор я часто вижу, как во сне:

Стальные рельсы, гарь и чёрный снег.

Вот так же жизнь была белым-бела,

Пока не знала я про рельсы эти.

Она всегда дорогою была,

Дорогой, что всех