Глава 0 Типа, вводная. Потому что – обо мне, о жизни и вообще…

– Сходитесь! – взвизгнула Даша Скворцова и даже подпрыгнула на месте. То ли от страха, то ли от восторга. И то сказать, когда затевается дуэль – да еще в родном классе, тут не всякие нервы выдержат. Я, к примеру, был спокоен, как лев, – только повернулся чуть боком, как это делали во времена декабристов. А толстый Аркаша Шнуров, играющий Дантеса, косолапо шагнул вперед и стал медленно поднимать пистолет. И ведь по-настоящему целился! Я бы сказал – с упоением. Это прямо Пушкину в переносицу! Мне, значит! А Верванна (это завуч наша, кто не знает) еще и головой одобрительно покачивала. Вроде как все хорошо, все по тексту. Ничего себе закидоны! Это, значит, когда мы со Шнуром на перемене друг друга душим, нас в стороны растаскивают и такое выговаривают, что пересказывать стыдно, а когда такое вот кровопролитие – пусть даже возле доски – уже, значит, нормально все и дозволяется всеми школьными правилами!

Между прочим, даже Свая, когда его уговаривали на роль Дантеса, сказал, что фиг. Сваин Серега у нас самый длинный, а Дантес, кто не знает, тоже был выше Пушкина на целую голову. Каланча, короче. Верванна еще говорила, что он был красивым и девушкам нравился. Странно она это как-то сказала. Я уже тогда заподозрил, что Пушкина она не во всем одобряет. Здорово, да? Ставить в школе пьесу и сочувствовать какому-то толстяку Дантесу. То есть, может, и не толстяк он был, но прыщавая физиономия Шнура, по-моему, вполне ему соответствовала. Если честно, я вообще не понимаю, как его выпустили из России без единого синяка. Прямо полное позорище! Получается, никто даже не попытался вступиться за светило русской словесности. Это только потом разнылись да обревелись. А чтобы, значит, сразу по-мужски взять дубину покрепче или ремень – да отходить проходимца, – таких не нашлось. Не знаю, как кому, а мне и сейчас было стыдно за предков. Мне ведь не абы кого дали играть, – самого Пушкина. И раз уж назначили первым российским поэтом, выходит, я должен был как-то соответствовать. Потому, верно, и случилось то, что случилось…

Шнур сделал еще один медвежий шаг, и шаг этот стал последним в жизни самонадеянного Дантеса…

Бэмс! Это щелкнул мой пистолет, и пластиковый шарик впечатался в лоб Шнура. Между прочим, не такой уж и широкий. В том смысле, что не всякий попадет. Но Александр Сергеевич хорошо, говорят, стрелял, – вот и я не сплоховал. Никто ведь не говорил, что пистолеты должны быть бутафорскими. И Шнур имел полное право взять из дома какой-нибудь многозарядный «Кольт» или «Макаров». Но такого снайперского выстрела он явно не ожидал. Лицо его покраснело, глаза наполнились слезами, и, опережая вопль Верванны, Шнур с рыком устремился на меня с кулаками. Понятно, я вскинул свой «Браунинг» и открыл беглый огонь, благо зарядов у меня хватало. Не знаю, остановили бы мои пули такого громилу, как Шнур, но помощь пришла от друга Вовчика. Сидя на первой парте, он юрко выставил вперед ногу, и Дантес загремел на пол. Класс разразился воплями, учителя повскакали с мест.

Вот тут бы мне и остановиться, – лежачего, сами знаете, у нас не добивают. Нехорошо это как-то – по марсиански, что ли. Но я ведь тоже в роль вошел! Это как в пике или в штопор, – сразу и не выйдешь. И потом, к господину Дантесу у меня много чего накопилось. Это другие кроме «Сказки о рыбаке и рыбке» ничего не читали, а некоторые, между прочим, и картинки из «Онегина» по вечерам листали, и «Капитанскую дочку» до седьмой страницы одолели… В общем, пулял я в Шнура до тех пор, пока завуч не вырвала у меня из рук пистолет. Обозленный «Дантес» все же достал меня разок по спине, но Вовыч треснул его в ухо, за что и схлопотал учительской указкой. На этом пьеса с уроком для нас закончились. Ну, а мы с Вовычем привычно оказались в коридоре…

***

«Да ты человек с талантиком!» – именно такое однажды выдала моя тетушка. Фразочку эту она произнесла, увидев нарисованный на обоях свой портрет. Вообще-то она ошиблась дважды: во-первых, (только это строго между нами!) я хотел нарисовать морскую свинку. У Лешика дома живет такая – толстая, пуши