Пролог

Длинный выдался день, ох, длинный, если считать, что начался он со вчерашнего вечера и так ещё до сих пор и не закончился: длинный, как все летние вторники, когда после ночного учёта приходится работать до семи вечера, а потом пешадралом тащиться домой и на закуску вставать к плите. Раньше переносила такие дни запросто, а сейчас… старею, наверное, – устала аки раб на галере.

Да ещё и эпизод один, казалось бы, шуточный, привнёс в этот бесконечный день дополнительную, не слишком приятную ноту… Хрень, казалось бы, а вот прямо из головы не идёт, хоть застрелись.

Да чего уж, нет смысла скрывать – для того, как говорится, и пишется, чтоб рассказать всем. Короче… дело было так.

Выйдя нынче из магазина через главный вход, я буквально налетела на грузную старуху, с наглухо обмотанной линялым платком головой, в засаленном, слишком тёплом для июньского вечера халате, приноровившуюся торговать чем попало прямо у входа. Та расселась на заборчике, больше для красоты сооружённом вокруг газончика, что обрамлял павильон, и расставила перед собой дежурный инвентарь: перевёрнутый ветхий деревянный ящичек, на котором покоился видавший виды и изрядно проржавевший кантер, многократно перемотанную разноцветной проволокой тележку-каталку на двух колёсах и, собственно, тару с товаром – два пластиковых ведёрка, обвязанных сверху старым и весьма ветхим целлофаном.

Видела я эту бабку, разумеется, не впервые – она тут чуть ли ни ежедневно ошивалась, если позволяла погода: усаживалась на загородку и потчевала народ то зеленью, то грибами маринованными, то соленьями собственного изготовления, порой приносила ягоды или даже домашние яйца. Раньше хозяйка, то бишь, начальница моя, трёхэтажным матом проклятую конкурентку крыла да в шею прочь гнала, требуя того же от подданных, то есть, от нас, продавцов, но в последнее время то ли смягчилась, то ли смирилась – уж не знаю, но сидит бабка спокойно уже с апреля-месяца, а Ольга Владимировна теперь ходит мимо неё как мимо столба и слова не говорит. Ну, а раз начальству дела до старухи больше нет, то нам-то и вовсе пофиг, и я, как все мои коллеги, прошла бы как всегда, не обернувшись, да – вот незадача! – ненароком о металлическую телегу запнулась и тут же схватилась за ушибленное, употребив соответствующее случаю нецензурное выражение.

– Купи клубнички, дочка! Своя, только что с огорода!.. – уловив неожиданное, хотя и весьма негативное внимание с моей стороны и зазывно заулыбавшись, тут же беззубо зашамкала бабка.

– Здесь нельзя торговать, уходите, – процедила я сквозь зубы: о бабкино ржавьё я пребольно приложилась большим пальцем на левой ноге, так, что аж кровь выступила из-под ногтя, и теперь конечно же злилась. Ещё и отношение такое покоробило: человек покалечился, а к нему мало того, что ни тени сострадания, так ещё и втюхивать что-то пытаются! Хотелось бы мне той бабке и погрубее чего сказать, да не приучена хамить старикам как бы они не накосячили.

– А чего нельзя-то? Люди ходят, может, кто чего купит, – продолжая «не замечать», миролюбиво возразила старуха, уставившись на меня синими, не по-стариковски ясными глазами и продолжая улыбаться. – Гляди, какая! Отборная! – большая и когда-то, наверное, сильная рука с коричневой кожей и грязными обломанными ногтями зачерпнула из такого же не слишком чистого пластикового ведёрка литра на четыре товар – действительно крупную и спелую клубнику, в которой то тут, то там попадались то листва, то недозревшие ягоды на соцветьях, а то и небольшие комья чернозёма.

Я, несмотря на злость и непроходящую боль, всё же, скорее машинально, спросила:

– Сколько просишь?

– За кило – полторы сотни, всё ведёрко за пятисотку отдам, хотя там четыре кило помещается, я мерила, – с неповторимым достоинством, не оставлявшим места надежде на торг, просветили меня.

– Ого! – вырвалось у меня. Цены на клубнику в это время года были мне неизвестны – свекровь в сезон бесплатно и вдоволь кормила собственноручно выращенной ягодой моего сына и своего внука, а сама я давно считала, что и без отборной клубники как-то проживу, а уж мелочовки побаловаться та же свекровь всяко под