Ангелы над Израилем. Повесть

Александр Валерьевич Фуфлыгин

Эта повесть для тех, чьи дети выросли, пошли в школу, в институт, вышли замуж, женились. Для тех из них, кто сохранил воспоминания о тех далеких днях, когда их дети, сегодня уже взрослые, ходили пешком под стол. Повесть о том, что с грустью и улыбкой вспоминает каждый родитель. О том, о чем рассказывают все родители своим повзрослевшим, возмужавшим, может быть даже в чем-то немного очерствевшим детям, возвращая их в мир детства.

Ангелы над Израилем

Повесть

Александр Валерьевич Фуфлыгин

© Александр Валерьевич Фуфлыгин, 2019

ISBN 978-5-4496-9403-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало

О безмерности окружающего мира, о таинственной игре уличных звуков, о голубой пучине неба за окном, о волнении солнечных зайчиков Ксюша думала так, как любила слушать музыку: лежа на своей постели, туго завернутая в одеяло, мягко постукивая розовой пяточкой о матрац.

Был июль, и было жарко: Ксюша давно помышляла скинуть жаркое это, мягкое, одеяльное неудобство, но мысли об устройстве наверченного на нее мира отвлекали ее от собственных забот. Она – каменнолица и по-взрослому безмолвна, завернута в одеяло – как во вселенную, вселенная вокруг нее – коконом. Она – закутана в июльские погоды, в лиственные шелесты, в размахи отпочковавшихся веток, в теплые, тягучие густоты дня. В такие минуты – в щелку приоткрытой двери маме она кажется безвольной, как безволен ветер, удерживаемый оконным стеклом. Но это мамино беспокойство – напрасно, это мнимое Ксюшино безволие – видится лишь случайно брошенному, ненаблюдательному взгляду, в самом деле, внутри Ксюши живут ураганы, усмиренные на время.

– О чем это у нас Ксюша мечтает?

За приоткрытой дверью: суета, топотня, беготня: папа устроил с Настей гамы и топоты. Папа – мастер скакать на одной ножке, висеть веселым клоуном на перекладине вниз головой, заставляя волосы стоять клоунским дыбом. Настя – мастерица подыгрывать, подхватывать папины выдумки, довыдумывать, дохохатывать, она – папино продолжение, эхо, поначалу копирующее шуточные выкрики, затем обыгрывающее их заново, задавая свою громкость и свои оттенки. От этих игр сегодня Ксюша – в стороне, ей жаль терять настрой, затаенный под одеялом, скакать немудрено, прогнать настроение – раз и готово. Пригреть мысли, приноровить к настроению, чтоб они стали неотступными, приятными в этой неотвязности – вот задача из задач, вот трудность из трудностей

– Не оторвите друг другу головы, – говорит мама.

В ее голосе серьезность и требование: от папы и Насти всего можно ожидать, когда они чудят.

О сложностях с возрастами

Настя вошла, ловко ставя ступни, слегка выворачивая их носками наружу, как балерина, вся крепколадная и рослая, вошла и остановилась в дверном проеме, а за спиной: ангельские крылья, нимб (или просто тени на стене?). Это – ровная, основательная поступь жизни: вошла, встала – руки в бока, взглядом ища Ксюши: да вот же она, уже на пол перебралась, а одеяло – опутывающую ее вселенную, давно исходящую жарами – так и не скинула. Не скинулось и все, и не лень, и не «на потом» отложено: просто так.

Насте уже много лет, ее возраст так велик, что кажется недосягаемым Ксюше: Настя в два раза старше Ксюши, ей почти семь лет. Столько не живут, сказал однажды папа. Настя не верит: обратному – слишком много примеров. Дядя Коля, например, прожил целых две тысячи лет. Дяде Коле уже давно пора в гроб. Дядя Коля пошел на выборы. Неизвестно, что он ходил выбирать, но вместо этого попал в списки каких-то избирателей, и в этих списках было написано: «0». Дядя Коля – нулевого года рождения. Папа сказал, что дяде Коле поэтому сейчас две тысячи лет. Ему вот уже как минимум тысяча девятьсот лет пора в гроб. Все очень громко смеялись, дядя Коля же – грустил. Он, видимо, устал столько жить. Две тысячи лет – это вам не шутка: дядя Коля оттого всегда грустный. Грусть его очень сильна, у нее много мелких ножек, как у многоножки: ножками своими грусть протоптала себе дорожки на его лице – морщинки. Он постоянно