ПОЦЕЛУИ

Я целовал тебя не в те места,

В которые ты целовать просила:

Ведь я считал, что это некрасиво

Лобзать куда-то, кроме как в уста.

Но ты опять мне намекала томно

На те и эти органы свои,

Мол-де, в анналах страсти и любви

Прописаны лобзания потомно,

Куда и как, с каким напором губ,

И для чего язык при этом нужен…

Но я был так услышанным сконфужен,

Что повредил себе передний зуб.

И что-то целовать мне расхотелось

И в щеки, и в уста, и в те места,

В которых ты не очень-то чиста,

Хотя и так, и этак ты вертелась.

И под конец не выдержала ты

И понесла свои места другому,

А я был благодарен Всеблагому,

Что спас меня от этой срамоты.

ИОГАННУ СЕБАСТЬЯНУ БАХУ

Иоганн, Иоганн, ты мой Себастьян,

Фугами твоими я, твой тезка, пьян.

Закатил мне в сердце ты свои токкаты,

Обесценив этим древние дукаты.

Зря ты рано помер, зря ушел туда,

Где никто не слышит песен никогда.

Каждому расплата – вышка или плаха.

Напиши оттуда реквием для Баха.

АРАЛ

Любимая, забыл тебе сказать,

Я был вчера на берегу Арала.

Но там теперь совсем не благодать —

Земля под солью все там потеряла.

Там виден явно рукотворный ад,

Как будто кто-то опрокинул чашу —

На донышке лишь капельки грустят,

Оплакивая здешнюю пропажу.

Злорадствует колючий саксаул:

Арал погиб, последствия ужасны,

Что восклицает даже Вельзевул:

Где человек – там страшно и опасно!

Я это все к тому, что нам с тобой

Ждать не резон от мира благостыни,

Но мы обязаны свою любовь

Не превратить в аральскую пустыню.

СЕЛЬВИНЬЯ – 9

Дождись меня, любимая, дождись.

Я не по собственной скитаюсь воле,

Подобно ветру, брошенному в поле,

Которому сопутствуют дожди.

Дождись меня, не вечен этот жребий —

И я вернусь, преграды одолев,

И мы с тобой затянем наш напев,

Подаренный нам звездами и небом.

Дождись меня, любимая, и верь,

У нас еще в запасе много весен,

И наша лодка с крыльями из весел

Причалит там, где нет былых потерь.

Дождись меня у рощи заповедной,

У той развилки незаросших троп,

Где солнце было красным, как пироп,

Где мы в объятьях были исповедны.

Дождись меня, любимая, дождись,

Иначе я не выживу в скитаньях.

Но умоляю, в долгих ожиданьях,

У рощи стоя, ты не простудись.

ПРО ЭТО

Я заглянул тебе под одеяло —

И все дела оставил на потом.

Как здорово природа изваяла

Твои вот эти, эту и вон то.

И я был создан, милая, не йети.

И хоть душа за этим не видна,

Я удивлю тебя сейчас вот этим:

Ведь это дело слаще, чем война.

Как хорошо с тобой и так, и этак.

А если ты нависнешь надо мной

Всей прелестью твоих больших «субреток»,

Я распрощаюсь с миром и страной.

Моя Вселенная в моей постели!

Ах, у тебя еще и это с этим есть! —

Как много тайн в твоем упругом теле!

Такое разве может надоесть?!

Люблю с твоими этими и теми

Общаться близко сутки напролет.

Молю Творца, чтоб был все время в теме

С тобой мой этот, а не чей-то тот.

ОБЛОМ

Я был с тобой на «вы», когда мы повстречались,

И перешел на «ты», когда расстались мы,

А звезды в небесах невольно выключались,

Когда твой образ мне мерещился из тьмы.

Я помню встречи день: ты Пушкина читала

На реечной скамье в укромном уголке,

Мизинцем зацепив потертый край каптала,

А я стоял вдали в зеленом ивняке

И наблюдал за тем, как ты письмо Татьяны,

Губами шевеля, шептала про себя,

Сжимая все сильней обложку из сафьяна

И тонким каблуком брусчатку теребя.

Я подошел к тебе, ты напряглась сначала,

Но, видимо, была в моих глазах любовь,

И ты на мой вопрос: «Не помешал случайно?», —

Кивнула, мол-де, нет, приподнимая бровь.

И снова я спросил: «Ну, как там сноб Онегин,

Все так же погружен в свою любовь к себе?».

«Любовь, мой дорогой, не альфа и омега, —

Сказала ты, – ее не вычислить судьбе».

Я был сражен твоей иронией добротной

И пригласил тебя в ближайшее кафе,

И был уже влюблен почти бесповоротно,

И был готов писать «любовь» в эпистрофе.

И вот вошла в кафе ты ангельской походкой