Антон Азаренков

Отплытие

Там кабинет лечебных процедур,

там царство стёклышек, иголок,

как в запорошенном саду.

Наталья-отоларинголог

вставляет в носовой проход

негибкий шланг, но я не струшу,

за нею повторяя «пааа-рррааа-ход»

(не слоге «ход» надавливает грушу,

и в голове растет воздушный шар

непо-меща-юща-яся душа).

А я на незаправленном снегу

назло Наталье уши отморожу

и шапку неудобную сниму:

так лучше слышно осторожное

постукивание веток, мерный скрип

промёрзших досок, свист в газопроводе…

Ещё гудок на нашем пароходе.

И чаек удаляющихся всхлип.

Небесные ласточки

О.М.

Здесь был дом.

Ты проводишь меня на ощупь

по невидимым комнатам, расчерченным на песке.

Вот хороший ориентир —

два старинных древесных стража

по бокам от «Крыльца».

Ты проводишь меня по памяти.

Это «Кухня»

(и слышно, как

наливают стакан шипучий… и гул конфорок).

Вот «Прихожая», «Детская», «Папа».

Осторожно обходим «Папу».

Здесь, кажется, «Телевизор»…

Это в тесном кольце новостроек высокий забор

пансиона «Небесные ласточки».

Он стоит над тобой, как погода,

как радужный дождь,

прозрачный и неохватный.

И у этой черты – знаки ёлочек, грустных кавычек

придомового «Сада».

Промелькнёт вслепую маленькая пичуга.

Вот качели,

красивый ребёнок

(это девочка),

босоногое па в опрокинутость мокрого неба…

Карауля на взлёте,

каждый раз озорная собака

прыгает:

хочет цапнуть за палец.

Клац!

Но «Ты» ускользаешь.

Всегда

навсегда

ускользаешь.

«Энциклопедия детских страхов…»

Энциклопедия детских страхов:

меня маленьким мама водила в секту.

Я до сих пор помню этот запах

дешёвой мебели. И все, кто

собирался в обычной двушке за чудесами

к вечеру обговорённой даты,

это толстые женщины с заплаканными глазами

и какие-то бородатые.

Всё начиналось с магнитофонной проповеди,

и, если мешал неугомонно кричащий

ребёнок, мне иногда давали попробовать

вина из старой церковной чаши.

И уводили в другую комнату.

Хозяйские дети очень любили,

когда большие-и-незнакомые

люди давали нам в руки библии.

Мы начинали и спотыкались

на каждом слове. В уютном шуме

за стенкой бубнили про апокалипсис

и долго шуршали шубами.

То ли от страха, то ли от гордости

она останавливалась на пролёте

и говорила: «Когда соберёшься в гости,

не рассказывай папе и той – другой – тёте».

…Ночью душно даже с открытой форточкой.

Из-под курток в прихожей торчат не вешалки, а рога.

Часто-часто по сухой и шершавой жёрдочке

перебирает лапками попугай.

* * *

Какой тёплый вечер, мурза вечеров!

И тысячей разных соков

повисла тугая лоза его…

Сушёных едим осьминогов

мы вместе с отцом в придомовом саду

и пьём запотевшее пиво

(как будто предвидя, что в гости приду,

хорошего взял). Половина

восьмого, и он говорит,

жуя. Припозднившийся сводный

калитку скрипучую брат отворит,

холёный подросток Вова.

Мы трое в беседке, в стемневшем саду,

в тревожном приёмном покое.

Но станет чужое родным, когда

в тяжёлом небесном разводе

прольётся по всем нам одна звезда.

– Саша, Антоша, Володя…

«Антошка, Антошка…»

Антошка, Антошка…

Будет твоя душа

как жареная картошка.

Вынут червивый клубень,

отмоют и приготовят

с пряным чесноком,

базиликом душистым.

Носят тебя, Антошка,

по воздуху за подтяжки —

от дома и до работы,

от работы до гроба.

Сучишь замлелыми ножками

во сне, а думаешь – по земле.

Ох, Антошка, Антоний,

Тоша, Антонция, Тонче,

Антон Александрович, Тоха —

кто ты для них ещё?.. —

спи в тёплой персти и прахе,

спи до последнего вздоха,

спи и не думай,

что ты прощён.

Па-рам-пам-пам.

Палочка от детского барабана

такое в прощёное не простят

это хуже чем котят

это хуже чем в мелкой луже

такое сделаю ну ТАКОЕ

ох как же у меня трясутся руки

я вам тут отвечаю блин всё испорчу

а то мир говорите у вас тут правильный

смотрите тут советские водевили

и прочие мультики

говорите халё-ё-ёсий мой и тяка-тяка

взрослые

благополучные

п