Рождество ё-моё

Опять звезда печальная упала —

Я в полночи над городом летел,

О, как прорваться в небо я хотел! —

Но сила страсти в бездну увлекала.

А мир внизу любовью задыхался —

Взглянул, не удержался – дёрнул бес —

Опять на эту удочку попался

И в чью-то матку грохнулся с небес!

Упал наотмашь, парочка на пике

Любовной страсти, я – такую мать! —

Весь ошалел в священном этом крике,

Пытался даже ангелов позвать!

Её потом он часто домогался,

Ночами спать спокойно не давал,

Я поначалу дрейфил и стеснялся,

Потом о мести неминуемой мечтал.

Кричал как заяц – больно было уху —

Вот вылезу и трахну кирпичом!

А ангелы мне шили групповуху,

Но я-то был как будто не причём?!

Скользнув по сердцу взглядом оловянным,

Он вновь в тенётах матрицы исчез,

А я в полубезумье окаянном

В мир грешый сквозь влагалище пролез!

Средь этих окровавленных платенец

Святого Чуда, право, не найти,

Лежал я, не-божественный младенец,

И грудь? сосал у млечного пути.

Был смертный грех за счастье жизни плата,

Уже в пелёнках я «пошёл на вы»,

И в белых, но затасканных халатах

Несли свои дары ко мне волхвы.

Был первый дар – слепая жажда власти,

Был дар второй – себя за бога мнить,

Зашили лаз и наложили пластырь

Да сели рядом водку жадно пить.

А я глядел… Проход был, видно, узкий,

Что помогло о небе мне забыть,

И сразу пить учился без закуски,

И раньше ненавидеть, чем любить.

Был третий дар пропитан смертным ядом,

И я глазами «мать твою» искал,

Волхвы курили свой вонючий ладан,

Один из банки спирт уже лакал.

Ещё шептали ангелы про нежность,

Но в голову входил коварный хмель,

И видел я лишь бритую промежность

И чёрный нескончаемый тоннель…

Сны Кота Морсилия

Вот венский стул мой летает по комнате в Венском

Вальсе со страусом-птицею в ритме Вселенском…

Да уж не снится ли это всё мне? – Кот Морсилий

Кинул мышей и танцует без всяких усилий

Вкруг Таннен-Баум – последней оставшейся Ёлки,

Вслед за своим очумевшим хвостом, да без толку —

Так и не вспомнить ему эту точную дату

Лет временных, как бродил он, матёрый, когда-то

По цепи кругом, то влево склоняясь, то вправо,

Так возомнил себе, будто имеет он право,

Да не заметил, как в двойственность вляпался быстро,

Стал знаменитым на весь белый свет уклонистом

Вправо – как выжрет в натуре флакон политуры,

Влево – в дупло до какой-нибудь белочки-дуры

Или русалки – у этой дуплище поболе —

Век не увидеть за это усатому воли!

Больше косил, старый блудень, конечно, налево

Да засекал так походу тропинки у древа —

Все тупики, закоулки, местечки глухие,

И подбивал урганов на делишки лихие.

Выгреб ведь всё золотишко из Лукоморской

Каторги и умыкнул он его так неброско

Вместе с подельницей Белкою-Золоторучкой

Да прихватил кандалы золотые и кучку

Чудо-орешков – рубины, смарагд-изумруды —

Выскреб так весь Watrmark подчистую, паскуда!

Он на цепи двадцать лет ведь кормился от пуза,

После побега не стала цепочка обузой —

Двадцать годов он кормился потом ещё цепью,

Только не ведал, не знал, что кармил-то при этом

Он лишь Хозяйку-Ягу – ведьму старую Карму,

И заслужил от неё лукоморскую кару —

Так вот теперь полуспящую чернь развлекает,

Громко от зрелища стульев парящих икает,

Старый, хромой, полудохлый котяра Морсилий,

Ёлку к тому же давно уж на мебель срубили,

Вот не куплю в этот раз я себе Баум Таннен —

Некуда ставить – я нынче в процессе скитаний,

Ведь всё равно две недели теперь будет сниться

Чёрная Ёлка со сдохшею птицей-синицей,

Странная Ёлка с повисшим на ней головою

Вниз Старым Годом, метущим седой бородою

Пол прегрязнющий, не мытый уж в кои-то веки —

Выпали прямо на грязь все подарки калеки.

Их собирает и прячет за пазуху снова

Тоже слепой и хромой нью-юродивый Новый

Год со своею женою – чего тебе, жено? —

Настей-Снегуркой, на левое ухо блаженной

И отмороженной в лапах седого Мороза —

Новый теперь у неё в муженьках отморозок —

Старого хрена он за хрен на ёлку подвесил —

Вот накудесил он з