Как из далеча, далеча, из чиста поля…

Сергей Николаевич Тимофеев

Былинного и сказочного материала об Алеше (как правило, именуемого Поповичем) очень мало. А тот, что есть, до крайности противоречив. Перед автором стояла задача примирить непримиримое: с одной стороны, его герой характеризуется крайне отрицательно (если смотреть на его поведение с высоты прошедших веков), с другой – о нем не только сохранилась память в народе, он стоит рядом с такими богатырями как Илья Муромец и Добрыня Никитич… Вот автору и подумалось: вдруг, у Алёшки нашлись злые завистники, постаравшиеся очернить его доброе имя, придав его поступкам совершенно иной смысл, не тот, что скрывался за ними на самом деле? И если попытаться взглянуть на них с иной точки зрения, не предстанет ли перед нами богатырь, заслуженно занимающий подобающее ему место среди «младших» богатырей? Да и никакой он не Попович (согласно одному из мало известных вариантов былины). А кто тогда?

Сергей Тимофеев

Как из далеча, далеча, из чиста? поля…

1. Полонил он красну девицу…

– Плакун, плакун! – прошептала старушка, украдкой скосив глаза в сторону девушки, присевшей неподалеку и поводившей ладонями по поверхности травы. – Плакал ты долго и много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись твой вой по синю морю. Будь ты страшен злым, и полузлым, и четверть злым. А не захотят тебе покориться, утопи их в слезах, а убегут от твоего позорища, замкни в ямы глубокие, под замки тяжелые. Будь мое слово при тебе крепко и твердо. Век веком!

Старушка наклонилась, развела стебельки и, ухватив один, багрового цвета, высокий и острый, аккуратно выдернула из земли. Ну, вот, будет, чем соседку порадовать. Давно ей обещала, ан только сейчас отыскала. Корова у нее, вишь, вертится, и ребятенок младшенький не спит.

– Что у тебя там, Светида? – окликнула она девушку, продолжавшую копошиться в траве.

– Прости, бабушка, – повернула к ней чуть зардевшееся личико девушка. – Позабыла я урок твой. Вот эта травка, от чего она? – Светида сорвала маленький цветок о пяти желтых лепестках.

Старушка нарочито сердито взглянула на девушку, но глаза ее вовсе не сердились, – улыбались.

– Для сна эта травка, – ответила, – для вечного. Сок ее пуще змеиного укуса будет. Говорила тебе, есть похожие две, только тем и отличаются, что у одной лепестков на цветке – сколько пальцев на руке, а у другой – на один меньше. Выкопай корешок той, у кого меньше, высуши, да истолки, да в тесто высыпь, как подходить будет – от пирогов твоих за уши никого не оттащишь…

Поляна полыхала разнотравьем. Вдалась в могучий лес полукружьем, ровной же стороной приласкавшись к огромному озеру. Солнце еще не взошло, но поднявшийся ветерок разогнал седой туман, и грозные воды потихоньку пробуждались от ночного сна, всплеском рыбы, стрекозами, носившимися над камышами, разгоняя мошкару, какими-то гулкими причмокиваниями в прибрежной траве и время от времени, там же, резкими ударами, будто кто бросал с берега валуны.

– Водяник это, бабушка? – спросила Светида, прислушиваясь.

– Кто ж его знает… Может, и водяник… А может, еще кто…

И чего это бабушка сюда за травами ходит? Да еще одна. Она одна сюда ни за что на свете… Вон дуб какой к поляне пристроился. На стволе его, кто-то в незапамятные времена лик вырезал, вроде как Перунов. Мужало дерево, больше становился лик. Скоро размером с человека станет. Ишь, поглядывает. Ровно живой. Много в лесу и полян, и оврагов, и болотин, где любую траву отыскать можно, надо только знать, какую, а бабушка все чаще сюда наведывается. С ней не страшно. Хоть и идет о ней слава, как о волхвовице, а Светида ни разу не видывала, чтобы она чародействовала. Нашептывает, отшептывает – это дело обычное. Это не только она умеет. Слово человеческое, во время сказанное, оно отварам силу придает. Сила земли – она слепая. Она и на пользу, и во вред. Человеческое же слово – ей напутствием служит.

С бабушкой Светида куда угодно пойдет. И к навьему ручью, и к роднику, вокруг которого, говорят, на зеленой неделе мавки хороводом кружатся, и даже к самому Синему камню.

Хотя, если здраво рассудить,