Назад к книге ««Врата блаженства»» [Наталья Павловна Павлищева]

«Врата блаженства»

Наталья Павловна Павлищева

Великолепный век #2

Из простой наложницы она стала любимой женой султана, раз и навсегда завладев его сердцем. Она поднялась из гарема во дворец, родив Сулейману Великолепному наследника престола. Ей пришлось отречься от своего славянского имени Роксолана, превратившись в Хюррем, что переводится как «веселая», «смеющаяся», – но за ее прекрасной улыбкой таятся бритвенно-острый ум и стальная воля. Ибо правду говорят: рядом с троном – рядом со смертью, а «Врата блаженства» («Баб-ус-сааде» – так называли гарем султана) смазаны ядом. И чтобы сохранить любовь Сулеймана и победить в дворцовых «боях без правил», где ставкой не только ее собственная голова, но и жизни ее детей, русской красавице придется стать гением гаремных интриг, одолеть тысячи соперниц и бросить вызов всесильному визирю, который когда-то был от нее без ума, а теперь готов на всё, лишь бы отомстить ей за свою безответную страсть…

Читайте новый любовно-исторический роман о роскошной, чувственной и кровавой эпохе Сулеймана Великолепного и его славянской жены! Если вы смотрите популярный телесериал «ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ВЕК» и хотите знать, как все было на самом деле, – эта книга для вас!

Наталья Павлищева

«Врата блаженства»

Ожидание

Как все же жестока жизнь! Поманит радостью, счастьем, поднимет на крыльях и сразу бросит вниз, чтоб не забывала, что все радостное преходяще, а страх, беспокойство, боль вечны…

Только что радовалась рождению сына, тому, что любимый назвал Хасеки – милой сердцу, близкой, тому, что Мехмед хоть и слабенький, но за жизнь цепляется, значит, жить будет. И Сулейман возвращался…

И вдруг беда – Мехмеда у нее забрали, негоже, мол, самой грудью кормить, обвиснет грудь. Валиде проще объяснила:

– Хочешь сама кормить – Повелителя тебе не видеть, твоя грудь немедленно вытянется, как уши старой собаки.

Никто из кадин детей не кормит, даже Повелителя кормила специальная женщина.

Все бы ничего, кормилицу нашли хорошую, да не одну, а целых трех привели, но Мехмед ни у одной грудь не взял! Плакал, криком исходил, но не сосал.

Роксолана умоляла дать ребенка ей, но повитуха твердила, что ребенок от ее молока и заболел, а потому мальчика нужно отдать кормилице.

Несчастная юная женщина не находила себе места, казалось, она сквозь стены слышала, как плачет ее маленький сын. У самой Роксоланы грудь готова лопнуть от молока, а ее ребенок голодает! Зейнаб, посоветовавшись с Фатимой, предложила выход:

– Хуррем. Давай-ка покажу, как грудь от молока освобождать.

– Зачем?!

– Чтобы она не начала болеть.

– Нет! – Роксолана прикрыла грудь руками. – Молоко пригодится Мехмеду.

– Пригодится, да только тебе сына не дадут. Давай лучше сцедим и в бутылочке кормилице передадим. Пусть хоть так попоит.

– А можно?

– Делай, как покажу.

Зейнаб действительно научила Роксолану сцеживать молоко в сосуд, потом его переливали в меньший и тайно под одеждой несли кормилице Мехмеда. Та качала головой:

– У госпожи столько молока, что сама могла бы быть кормилицей.

В материнском молоке смачивали кусочек мягкой ткани и давали сосать малышу. Тот замолкал…

Но все равно этого было мало, разве накормишь голодного ребенка вместо груди таким образом? Служанки боялись, что кто-то узнает, выболтает валиде или, хуже того, Махидевран. Сам крошечный Мехмед цеплялся за жизнь, но слабел с каждым днем.

Роксолана ждала возвращения Сулеймана из похода, словно манну небесную, и вместе с тем боялась. Возвращаться в Стамбул было опасно…

В 927 году хиджры (1521 г.) в Стамбуле не просто нежеланная, а ненавистная гостья, которая незваной приходит часто, – чума. Она почти каждый год собирает страшную дань. Оттоманы относятся к ней как к божьей каре, а потому не противятся.

Черное проклятье не миновало и дворец. И дань на сей раз была самой страшной – не стариков, не больных и слабых, не красавиц наложниц или изуродованных евнухов забрала чума, а султанских детей. Погибли сыновья Сулеймана. Фюлане, матери старшего из умерших принцев Махмуда, уже давно не было в живых, а вот мать Мурада Гульфем волосы на себе рвала, и не только от тоски по сыну, ещ