Гребни с чёрными драконами

Я не буду писать здесь своего подлинного имени. Пусть меня зовут, например… Лена. Хорошее имя. Обычное. Река ещё такая в Сибири есть. Да, пусть я буду Леной.

Хочу рассказать свою историю. Только не надо думать, что я этакая экзальтированная и неуравновешенная дамочка в вечных поисках трансцендентного. На работе меня считают железной леди без нервов и эмоций. Там я такая и есть. Тем не менее всё рассказанное здесь – правда. От первого до последнего слова. Ну, кроме имени. Имя – моя выдумка. Но имя же неважно. Это ещё Шекспир устами Джульетты своей многострадальной сказал: «Что имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет». Ну вот и я останусь собой. Пусть и став тёзкой реки…

С детства у нас всё было одинаковое. Сиротское и одинаковое.

Наши родители умерли, когда обе мы были в младенческом возрасте. Мама мгновенно. А папа ещё три дня пролежал в реанимации в коме. Разбились они. На машине.

На воспитание нас взяла троюродная бабушка, баба Катя. Седьмая вода на киселе, конечно. Но ей нас отдали. Детей у неё своих не было. Мужа тоже. Мы из маленького городка. Возможно, в большом каком-нибудь городе ей бы нас и не дали. Но в городишке, который нам достался как место жительства, люди меньше смотрят на формальности, а больше – в глаза друг другу. Наверное, расстояния так влияют. В больших городах много проспектов, шоссе – прямых и длинных. И взгляд невольно тянется куда-то вдаль. Его будто за верёвочку тянут к горизонту. И человек перестаёт видеть то, что у него под носом, – простые радости и горести ближнего. В общем, смотрят и не видят.

Ну, а в маленьком городе сразу понятно, что пусть и троюродная бабушка, а всё-таки она ближе детям, чем приютские няньки.

Баба Катя в нас души не чаяла. Одевала, как кукол. Банты повязывала во всю голову. Мне и сестре. Сестру назовём… пусть Света будет. Реки такой нет. Но не Волгой же её называть.

Светка обожала всё это – банты, рюши, наряды. А я – ненавидела. Ведь роскошное всё равно было сиротским. От своей яркости ещё больше сиротство усиливало. Светка не понимала этого. Радовалась. Гордилась. А я – понимала. Потому что баба Катя билась, чтобы мы не хуже других были. Из последних своих сил билась, чтобы доказать всем, как она нас любит. И жаль бабу Катю ужасно было со всеми этими её непомерными стараниями. А всё потому, что родителям не надо никому доказывать, что они любят своих детей. Если не любят – это всем сразу видно. И данный неприглядный факт вызывает негодование у окружающих – не родители, а ехидны какие-то! А когда любят – это само собой. Это аксиома. Без доказательств принимается. И без восторгов особенных.

А вот бабке троюродной нужно быть даже не родителем, а ещё лучше. Тогда – да, тогда – молодец! Но вот как, например, некоторые действия выполнить ещё лучше?! Как можно водителю приехать ещё более вовремя?! Он может приехать вовремя. А он всегда, к примеру, вовремя приезжает. А ему вдруг надо сделать ещё лучше. Как? Никак. Если он приедет на минуту раньше или позже, то это будет не вовремя, а значит, не лучше. Так же и в любви. Ты просто любишь. Любишь как можешь. И невозможно любить ещё лучше. Как невозможно любить чуточку хуже. И банты и розочки не являются эквивалентом любви. Её можно рассмотреть только сердцем. А если сердце слепо у человека, то что ты ему, слепышу, докажешь/расскажешь/покажешь?!.. Тем более бантами и рюшечками.

В этих бантах виделась мне какая-то бутафория или защитная такая окраска, за которой бабушкин страх: а вдруг отнимут нас, а вдруг не поймут, а вдруг по инстанциям затаскают… Я тогда, конечно, не формулировала именно так, но интуитивно чувствовала во всём этом подвох, подмену, защиту от неведомого врага.

И вот ненавидела я все эти розочки и бантики, но молча носила. Потому как полагалось нам так – получать то, что есть у всех «обычных» детей. Причём одинаковое – для меня и для Светки.

Светка – младше меня. На три минуты. И вылитая я. Все знают, что не обязательно двойняшки бывают близнецами. Всё зависит от количества яйцеклеток. Если их две, тогда каждому своё даётся при рождении. И дети непохожи друг на