Соотечественникам

Наши мертвые нас не оставят в беде

Наши павшие как часовые…

    Владимир Высоцкий

    «Он не вернулся из боя»

1941

Над нашим небом вновь нависли

Гарь и копоть.

Напротив враг – и руки у него

В крови по локоть.

В окопе двое нас с тобой-

Иван с Ильясом

Страну закрыли от врага

Солдатским мясом.

Вновь движется на нас с тобой

Железа груда. Не спрятаться нам, не уйти

С тобой отсюда.

Ах, что же будет, мне скажи,

Отныне с нами?

Нельзя отсюда нам с тобой —

Москва за нами.

Сквозь грохот что – то ты кричишь —

Мне непонятно.

Нельзя нам время повернуть

С тобой обратно.

На свете мало так с тобою

Мы пожили

Недострадали мы с тобой,

Недолюбили.

Пускай от взрыва у врага

Заклинит башню.

Поверь, за правду умирать

Совсем не страшно.

Какие быть у нас с тобой

Могли бы дети… Отныне вместе нам с тобой

Шагать в бессмертье.

Обидно рано умирать,

Скажи мне честно?

Настанет время – и о нас

Напишут песни.

Последний взгляд перед броском —

К небесной сини.

Ну все. Пора идти на смерть.

Прости, Россия.

Пусть немецкий пулемёт

Сердце в клочья разорвёт

Будет безутешно мать

Вести от сыночка ждать

Разве можно рассказать,

То, как ждёт сыночка мать?

4.05. – 6.05.2010

Мы все выросли на фильмах о войне. Смотря эти фильмы, каждый из нас, наверное, задавался вопросом: а ведь страшно, наверное… Особенно когда в лицо тебе хлещет, как принято говорить, «свинцовый дождь», но здесь именно это ставшее таким привычным расхожее выражение является очень точным. Наверное безумно страшно – поднять, швырнуть себя в атаку, броситься навстречу смерти… что там еще – какие бы слова ты не подбирал – они не будут слишком сильными, поскольку все равно не передадут, пожалуй, того накала, того чувства, которое испытывал, наверное, каждый из нас – далеко уже послевоенных пацанов – детей детей войны, задумывавшихся о той, Великой битве… и только главная мысль, пожалуй, была одна: а я – смог бы?

Поэтому я был так потрясен, когда в ответ на мой наивный вопрос мой хороший знакомый (не рискну сказать – друг,

поскольку все-таки я всегда прекрасно понимал разницу между нами), задумавшись, твердо ответил: «Нет. Ты знаешь – за правду – не страшно». Он даже не сделал никаких оговорок – «пожалуй», «наверное». Нет – и все, и это, как и пауза перед ответом, подчеркивали категоричность, я бы даже сказал – безапелляционность его слов.

Я слишком хорошо знал этого человека, чтобы сомневаться в его искренности. Звали его Федор (он просил, чтобы к нему обращались именно так – по имени), и прихожане храмов Всех Святых, в Земле Российской просиявших, Казанской и ряда других должны хорошо его помнить. Колоритный такой дедок – невысокого роста, худенький, постоянно ходил в расшитой петухами косоворотке, брюках, которые заправлял в юфтевые солдатские сапоги и подпоясывался пояском, на котором была вышита Иисусова молитва – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Такого на всю жизнь запомнишь и встретишь – ни с кем не спутаешь.

Молитву на поясе, по моему, он вышил сам, поскольку был на все руки мастер. В этом я смог убедиться на собственном опыте. Когда у матери сломалась швейная машинка, доставшаяся ей в наследство от одной прихожанки Казанского храма – музейного работника, перешившего на этой машинке, пожалуй, большую часть экспозиции, Федор в воскресенье после службы пришел к нам ее делать. Сам я, как законченный гуманитарий, на такой подвиг в принципе не способен, поэтому ограничился тем, что подавал Федору инструменты.

Вы ходите в церковь? Знаете, как чувствует себя прихожанин после воскресной службы? Молиться на самом деле очень тяжело – если только, конечно, не просто важно прийти в церковь, воткнуть свечку и гордо уйти с чувством собственного достоинства и осознания выполненного долга.

Тяжело полтора часа стоять на литургии, внимательно вслушиваясь в слова молитвы. А кроме этого и свои проблемы тоже есть, и о них тоже надо не забыть Богу сказать. Потому что часто, выходя из храма, ловишь себя на мысли, что о самом главном, по