Размышление

В белёной печи уютно пылают дрова,

И в доме ночном на стенах танцуют жар-птицы;

В оконном стекле рисуется тонкой петлицей

Шафрановый месяц, и тянется время едва.

Два, – отметили стрелки часов.

В проёме дверном послышался скрип половицы… —

Кудесница-ночь плетёт мне свои небылицы,

И ей всё равно – закрыта ли дверь на засов?

А мысль унеслась, минуя стекольный заслон,

Где звёздный огонь срывался, как снег, по крупицам.

Ей часто встречались наивные призраки-лица —

Им в каждой искре мерещился бог Аполлон.

Он! – устал от благой ворожбы,

И каждая прихоть колола его, словно спица —

Чем больше желаний, тем больше зевакам не спится,

Тем больше заказов в потребности лучшей судьбы.

Чуть-чуть волшебства прибудет от Феба* ко всем,

Чтоб море идей светилось фортуной-зарницей.

Увы, за мечтой отважно пойдут единицы,

Другие же снова смирятся с господством проблем…

Ем. На завтрак: румяный омлет,

Кусок пирога и кофе горячий с корицей…

Растаяли звёзды – на небе, в речушке, кринице…

Виват, Аполлон!.. Желаний? Несбыточных нет.

**Феб – прозвище Аполлона (лучезарный, сияющий).

Островок

Новогодняя ночь разгулялась морозною вьюгой,

Сквозняком потянуло из трещин стареющих рам…

Мой затерянный рай – дачный домик, вернее – лачуга,

Был мне больше не рад – он привык к незатейливым снам.

Мне бы свечи зажечь да, укутавшись стареньким пледом,

Пить имбирный глинтвейн, окунуться в мечты с головой…

Только где-то в душе я давно изжила домоседа,

И к тому же гнетёт тишиной этот дачный покой.

Здесь не встретишь чудес – табуретка, диван и печурка,

Да ольховый буфет – он же шкаф, он же кухонный стол.

В нём хранятся открытки, авоська и медная турка,

Отсыревший табак и в закрутках «столетний» посол.

На буфете самом разместилась резная часовня,

По фасаду идёт ровной лесенкой низкий забор.

Это мой островок – я к нему прикипела духовно.

Это дед мастерил, он был на руку ловок и скор.

Дед меня обожал, мне придумывал добрые сказки.

На охоту ходил, делал бочки, всегда занятой.

Жизнь войной обожгла, никогда не делилась по-барски…

Мне бы сердцем понять – как ты там, за небесной чертой?

Оберег

Тихо ступает на цыпочках время —

Каждой секундою ставится точка.

Точка по точке – нелегкое бремя

Мерки расставить на круглую строчку.

Так вот – усердно и без остановки

Стрелками шьёт  оберег-одеяние.

Стёжка за стёжкою меткой сноровкой

В мерки вшиваются слезы и счастье,

Радость и горе, мечты и надежды,

Снов зарисовки, победы, промашки…

В жизни последущей мне акушеры

Радостно скажут – родился в рубашке!

Я играю на мандолине

Я играю на мандолине – разливаю душевный свет.

И струится «АМОРЕ-МИО» —

Итальянской любви портрет.

Я дарю его всем прохожим, неустанно дразню струну!

И в ответ получаю тоже

Благодарной любви волну.

Тут смотрю, паренёк в сторонке на скамейке сидит один,

Эсэмэски (видать, девчонке!)

Пишет он, источая сплин.

Я усилил мотив чечёткой, не жалея своих штиблет!

Тот согнулся, как в банке шпрота,

И бормочет какой-то бред.

И звенят, и воркуют томно всемогущие звуки нот —

Он  зевает аэродромно,

Прикрывая ладонью рот.

Я ему на кленовом грифе взял высокое «тиу-ту!»

Он же грубо съязвил по рифме,

И сквозь зубы добавил:

– Тьфу!

Я играю на мандолине – под финал дребезжит аккорд.

Он гадает на мандарине

И съедает свой натюрморт.

Сады Семирамиды – античное

Из дальней дороги встречает царя Вавилон,

создателя сада – душисто цветущей эгиды.

И в этом раю, сорвав краснощёкий пион,

к владыке спешит праправнучка Семирамиды.

Шумят водопады, хрустально звенят ручейки,

из мелких озёр пьют воду ручные олени.

В глазах же царевны горят бирюзой огоньки,

и нет больше в них ни капельки горечи-тени.

Считая мгновенья, торопит она визави,

бежит на свиданье вдоль пряных кустов розмарина…

Ах, как же лирично на пальмах поют соловьи!

И шепчутся с грабом о чём-то айва и калина…

О радостной встречи трубят громогласно слоны,

сквозь лапы инжира чуть видятся станы влюблённых.