семь жизней

ты кошка – семь жизней растрачены на чепуху,

на стирку и готовку, на варку и уборку,

на боевую раскраску лица и тела,

на чуткий сон у колыбели.

мне осталось тебя так мало.

налить тебе лунного молока?

я читаю тебя, как юношеские записки шерлока,

как шпаргалки на девичьих коленях.

мне от тебя осталась шагреневая кожа,

и она с каждым годом всё меньше и тоньше,

но я не могу не желать, не стремиться.

перышко торчит из подушки,

будто лыжня из снежного спуска.

за окном блестит карамельная луна,

и я смотрю на тебя сквозь годы,

сквозь густой снегопад:

ты улыбаешься, и твои губы

кажутся запачканными кефиром

в наплыве падающих снежинок…

«где заканчиваешься ты и начинаюсь я?..»

где заканчиваешься ты и начинаюсь я?

видела, как китайская стена упирается в море?

а куда исчезает твой мир?

серый хрусталь тишины в этих комнатах

впитал наши голоса, сохранил нас,

будто живых саламандр внутри шара

с мокрыми камнями и отрезком ручья.

сколько еще любви и жизни спрятано в этих шарах?

сколько этих волшебных шаров позади нас,

будто пузырьки бессмертия, вьются и беснуются

вдоль времени-пуповины, вне смерти?

а как ты грациозно выходила из моря —

высвобождалась из пышного платья волн,

простирающегося до самого горизонта,

сияя соблазном, разглаживая волосы…

а дальше вырисовывался величественный Рим,

и оползни голубей Google’ились на площади,

и мраморные протезы колонн

подпирали рухнувшие небеса,

и к платанам слоновьего цвета тянулась рука, и ты,

как оса, лакомилась персиковым закатом.

и зачем вспоминаю нас, тебя вне меня?

выжимаю теплую заварку из пакетика чая

на закисшие глаза слепой суки.

это странно, это приятно.

это грильяж истины, об него я и ломаю

молочные зубы воспоминаний,

чтобы взамен проросли коренные.

«мы юность ели с ножа…»

мы юность ели с ножа.

эти ночные рыбалки, свидания под луной,

и ты, лопоухий герой,

обжигаешься обнаженной девичьей плотью,

как горячей ухой.

лунные мальки беснуются в распущенных волосах,

стог сена скрипит и мерцает,

синеют на грядках капустины, жабьи жемчужины.

сердца – две вишни – срослись боками

клейкими, лиловыми, с гнильцой взросления.

о Господи, верни ювенальное вдохновение,

синий мир на соломенных слонах…

городок в буйных садах,

и яблочным уксусом пахнет летняя кухня —

застекленный парусник,

комариные укусы, река, река, река…

лета солнечная гильотина

облизывается золотыми лезвиями, и вы —

фигурки

из коричневой сахарной глины

над бездной голубой —

учитесь писать телом и душой,

как первоклашки – шариковой ручкой,

простые слова:

люблю, друг, прости, навсегда, никогда,

да пошла ты на.

пока ты молодой —

микрофон тишины включен,

вход свободный – иди и неси всякую чушь.

но ты меня не слушаешь…

юность, я чувствую твой взгляд:

оранжево-красную точку

лазерного прицела…

УРАН В 38

как прекрасен ее пупок.

такие изящные выемки находишь в бракованных свечах

или на стволах вишен – место, где обнажилась кость,

отмерла старая ветвь или передумала рождаться новая.

узкие джинсы – когда развешивает их на стуле —

похожи на картонные цилиндры внутри рулонов.

босоножки на высоких каблуках —

жилистые царицы-скорпионши

с выводком жал, выкрашенных черно-алым.

и главное – глаза. глаза… там всегда

мреют и плывут зеленовато-серые рассветы

инопланетные,

или угасают янтарно-жемчужные закаты

безлюдные.

таинственная планета, и жизни – разумной, хищной —

на ней нет, или она ловко прячется от меня

за границами век, за туманами и озерами.

иногда промелькнет пятнистый монстр страсти,

точно перед объективом дискавери,

но отвлекают пыльно-шелковые облака,

темное пульсирующее солнце.

ее красота отзывчива и тепла —

будто трон с подогревом.

заботливая красавица,

не трепанированная зубчатой самовлюбленностью, —

это редкость: так бриллиант в кольце

искренне переживает, если ты порезался

во время бритья. кто же ее создал, подарил мне