Инанта Грёза. Путник

Владимир Зенкин

Современность и история. Философия. Романтизм. Фантастика (в аккуратной мере). «Смак » и «букет» романа – крепкая, дух захватывающая «настойка» страстей и событий: обычайных и невероятных, теперешних и давне-далёких, счастливых и трагичных… Опасные приключения, яростные схватки и погони, нелёгкие странствия, древние таинства, поразительные находки… И любовь и поэтика… Главный же мотив, «аромат» – божественный феномен – женщина: в удивительных своих воплощениях, в прошлом и настоящем. Молодая героиня приобретает – не просто так – способность временно вселяться в личности людей, живших очень (и не очень) давно. И проживать – взаправду, на предельном накале чувств – эпизоды их жизней: трудные, острые, даже жестокие эпизоды. В этих причудливых «улётах» спутником героини оказывается маленькое, но до невозможности странное существо. От которого многое зависит…

Владимир Зенкин

Инанта Грёза. Путник

Приветствую неявь благоговенья!

И не ропщу, что есьм она неявь.

Уже я счастлив лёгким дуновеньем

Твоей улыбки, что придумал я…

Я?.. То не я придумал! Брысьте, бесы

Тщеславия от буденной тщеты!

Фрагмент нечаянной, ничейной пьесы.

Я подсмотрел, где в главной роли – ты.

А зал – не зал. А сцена – суть не сцена.

Но я продрался в сумрак лиц и лет,

Рублёвки мятой, фунта или цента

Не заплатив за правильный билет,

За бархатное снисхожденье ложи.

И может быть, поэтому мне дан

Удел душой притрогаться к следам

Души и правды, кажущейся ложью.

Благоговенья встребовал? А – мало?

Хотя бы, и хлебнув стакан мадеры…

Благоговенья требую! Не манны.

Не благ. Благоговенья и веры

В необходимость прожитых напраслин,

Рубцов тоски душевного испода…

Я на твою улыбку, как на праздник,

Доплёлся, наконец, и встал поодаль.

– Узнай меня! Сама. Узнай… Узнала?

С подмостка эшафотного зря-действа,

Плеснув глазами в потный отзрак зала…

– Мы встретимся. Печалься и надейся.

– Но жизнь— в разор! Не добр не зол, непутен…

Начать с азов? Начну с азов… – Не надо.

– Века на миги скрошены… Инанта!

– Мы встретимся. Мы сбудемся. Мы – будем.

Я

(Первые странности)

1

Самый первый раз. До этого – ничего похожего. Откуда во мне такое? Само собой сталось? Или подарок того несчастно-счастливого случая?

Мне тринадцать. Больничная палата. Капельница. Температура – под сорок. Сознанье кувыркается меж бредом и явью.

После того… – законно-неотвратимо. После встречи с теми двумя на мосту. После прыжка в ледяную воду… По собственной вздорной инициативе. Не надо было вообще с ними разговаривать. Я разговаривала. Не так, как они хотели. Мост был пешеходный, узкий. Никого, кроме этих… Один стоял спереди, другой сзади. Они решили увидеть мой страх. Я должна была умолять их меня пропустить. Они бы пропустили. Умолять? После ихних поганых слов? Я прыгнула. Показать им презрение. Показала…

После бега по улице в мокрой одежде, под пронизывающим ветром: скорее в тепло… скорей переодеться…

Честно заработанная двусторонняя пневмония. Двое суток сплошной горячки. Сегодня, уже после кризиса – просветы с затменьями вперемешку.

У моей кровати сидит Анна Никифоровна. Для меня – мама Аня. Иногда лицо её делается чётким и ясным, и тогда видны её припухлые после бессонной ночи веки, усталые морщинки под глазами, бледные истревоженные губы. Она говорит мне тихие слова, которые я не все слышу, гладит прохладной рукой голову. Но потом лицо её плывёт и исчезает в знойном, вязком, тоскливом обвале белой палаты и я опять падаю в бредовою рвань.

Приходит следующее проясненье. Я вижу у своей кровати дежурного врача Инну Глебовну молодую, красивую и громкую – я к ней привыкла уже, мне нравится её видеть и слышать её звенящий голос; и другого врача – громоздкого пожилого мужчину с большим, чисто выбритым подбородком, с густыми бурыми бровями, из-под бровей – цепкий, неспешный взгляд. Инна Глебовна объясняет маме Ане, что это консультант, профессор мединститута, авторитетнейший пульмонолог. Мама Аня стоит в стороне, уступив место врачам, почтительно кивает головой.

Профессор кратко взгляд