***

Жара. Солнце немилосердно жжет непокрытую голову, горьким комом стоит в пересохшем горле. Весь воздух, кажется, весь насквозь пропитался этим удушливым зноем.

Луг. Поросший густой, необычайно высокой травой и ромашками. Сотнями, тысячами маленьких солнышек на тоненьких ножках. Они покорно опустили свои желтые головки в белых венчиках, склоняясь перед всемогущим величием солнца.

Луг. Расстилающийся словно пестрая скатерть, исчезающий у горизонта в дрожащей дымке раскаленного воздуха. И нет ему ни конца, ни края.

Кузнечики. Невидимые, но пронзающие весь мир своим унылым стрекотанием. То совсем смолкает, то нестерпимо режет слух их неустанное пиликание.

Жара. Луг. Ромашки. Кузнечики. И снова луг, ромашки, кузнечики и жара.

И среди всей этой скрипящей, палящей кутерьмы я кажусь себе необыкновенно маленьким и беспомощным. Хочется спрятаться, убежать. Но куда? Вокруг только этот луг и невыносимая жара. Хочется пить. Хочется спать. Хочется просто упасть на землю и больше никогда не вставать. Вдруг, на какой-то короткий миг все исчезает. Луг, ромашки, кузнечики. Все проваливается в бездонную пропасть и вокруг меня не остается ничего, только пугающая своей тишиной пустота. Но все это длится только миг. И вот снова луг, снова ромашки, снова нестерпимое солнце палит и слепит глаза. Но почему-то не стало слышно кузнечиков. Словно мгла поглотила их всех и унесла вместе с собой в неизведанную даль.

Тишина, совсем недавно пугающая, теперь невыносимо режет слух. И вот, где-то на самом краю луга появилось маленькое облачко. Не то дым, не то пыль. Облачко растет, приближается.

Ближе. Еще ближе. И вот уже можно различить в клубящейся пыли облачка темные силуэты.

Лошади. Их сотни, тысячи. Неизвестно откуда появившись, они несутся, словно одно целое. И нет им числа. И несутся они прямо на меня. И их не сможет ничто остановить. Ни призрачное великолепие луга, ни безжалостное солнце. Ничто.

Ближе, Еще ближе. Хочется закричать, но слова застревают в горле. Хочется убежать, но ноги словно вросли в землю. Хочется… Еще миг и эта словно явившаяся из преисподней громада не оставит от меня и следа. В ужасе я закрываю глаза, безропотно подставляя себя на растерзание мчащейся лавине. Темно, тихо. И только кровь стучит в распаленной голове. Раз, два. Сейчас все будет кончено. Но словно легкий ветерок доносится чей-то тихий голос.

– Сынок.

Показалось.

Три. Четыре. Нет, голос был, словно живой, слышался совсем рядом.

– Сынок.

Пять, шесть. Голос становился все настойчивее.

– Сынок, – голос звучал словно спасение.

Семь… Я открыл глаза. Луг, лошади, ромашки – все пропало. И только белая пелена осталась висеть перед глазами.

– Сынок, – не давал мне покоя чей-то проникновенный голос.

Что-то белоснежное склоняется надо мной. Хочется рассмотреть, но пелена застилает глаза. Голова гудит, мозг не хочет воспринимать реальность. Но вот пелена понемногу отползает, и это туманное белоснежное облако начинает приобретать знакомые очертания. И вот я еще не совсем отчетливо, но довольно ясно вижу перед собой человеческое лицо. Оно улыбается мне. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но пересохшие губы не слушаются.

– Слава богу, очнулся, – лицо, покрытое густой сеткой морщин снова улыбается мне.

– Где я? – выдыхаю я из себя.

– Ничего, родной, все обошлось, – лицо на миг исчезло и появилось вновь. – На-ка, попей немножко.

Губы ощутили прикосновение чего-то холодного и влажного. Горло, пересилив боль, пропустило внутрь долгожданную влагу, которая тут же разлилась приятной истомой по всему телу.

– Ну вот, – лицо продолжало улыбаться. – Молодец, сынок. Ну а теперь поспи чуток.

Слова действуют словно дурман. Веки тяжелеют, и я вновь проваливаюсь во мглу. Но теперь уже теплую и нежную. Сон был коротким и без видений. Открыв глаза, я снова увидел перед собой тоже лицо.

– Ну что, сынок, поспал? – спрашивает меня ласковый голос.

В ответ я еле моргаю отяжелевшими от долго сна веками.

– Пить, – прошу я, и голос мой приобретает некоторую твердость.

И опять влажная прохлада разливается по моему телу.

– Где я?

– В больнице.

– Что со мной?

– Считай, новорожд