Запахнет солью бриз из полнолуний

Мы ведь не знаем

Мы ведь не знаем,

что реки текут вспять,

что израненные корабли возвращаются в гавань,

где родились из металлической пены земли,

из слез электрической сварки,

из рабочих рук с обломанными ногтями,

прямо из под тощих коров,

которые возвращаются в теплый хлев,

из радости их телят из которых делают пирожки.

Корабли возвращаются,

устав держать направление на звезды,

оставив сомненья свои в далеких и теплых морях.

Мы ведь не знаем,

что порог нашего дома давно поистерся,

все ждущие милостыни от будущего,

как всегда, в который уж раз захваченного проходимцами.

Мы ведь не знаем,

что родились совершенно случайно,

и, наверное, зря,

и все ищем, все ищем порядка в насмешках,

оправдывая каждый исход свой и славословие,

тем,

что иначе и быть не могло,

мол обстоятельства создали нас такими.

А напрасно, напрасно не знаем,

ведь придется узнать и открыть,

и действовать так, как нас учат герои,

то есть самым будничным образом,

именно так,

как воцаряется зной и привычно

плещет кровь по пространствам артерий.

Мое упрямство – не хочу погибнуть

Мое упрямство – не хочу погибнуть,

тень станет злее близкой темнотой,

и памятником будет ей воздвигнут

пустой сарай, действительно пустой.

Большие щели, ветер сатанеет,

глухая мгла – лишь звездочка вдали,

и та уже, наверно, околеет,

не в силах дотянуться до земли.

Сырой сарай – злой символ откровенья,

холодный ветер – символ пустоты,

закрыть глаза, обманывая зрение,

пусть видят сны нездешней красоты.

Если вам скажут, что нет меня

Если вам скажут, что нет меня —

не верьте, я все живу,

в детских мечтах, морях,

в деревьях в багряном дыму.

Яркими красками выстлан дом,

и даже поверь – голова,

ветер гоняет насмешки в нем,

там вместо стекол – вода.

Утренней милости хотел попросить —

да только не знал – у кого,

вижу – вокруг поднялись города, и много еще чего.

У этой забавы много забот,

почему же не спросишь – чьих?

Значит, не вышел еще мой век,

который от сих до сих.

Есть сила в невозможнейших метафорах

сплавлять чужие чувства и слова,

и сколько б вы над строчками не плакали,

морщинками покроетесь едва ли.

Движение рук, наших сестер навсегда

Отчаяние, ищущее человеческого тепла,

движение рук, наших сестер навсегда,

ветки акации дивной,

струи косого дождя,

робкая поступь тумана за речкой,

мои сны о войне мешают мне жить,

чьи-то шаги за стеной становятся ближе и ближе,

екнуло сердце и замерло,

как голый птенец на ладони беды,

в глубоких ущельях скорби, в морщинах и ссадинах жизни,

мой верный огонек потух, не дождавшись награды,

как боюсь я открыться тому, кто окажется рядом.

Просыпаюсь вдруг

Средь ночи

просыпаюсь вдруг,

всё мысли, мысли,

никак свой не закончат круг,

в башке повисли.

Казалось бы,

чего страдать,

ведь все известно.

Но раскаленная кровать

вдруг стала тесной.

Откуда-то слышны шаги,

но слишком рано.

Смотрю в окно —

опять ни зги

в век этот странный.

Хоть в лоб,

хоть по лбу —

все равно

не будет счастья.

Долдон на площади стоит

знак самовластья.

Мы ищем форму – форма ищет нас

Мы ищем форму – форма ищет нас,

когда бы мы не спрашивали утро

о новом дне, в наряде перламутра,

вот новый день пришел

и пробил судный час.

Как птица, засидевшись на застрехе,

так мы взлетим, устроившись на эхе

простор встречая на потеху глаз,

которых ждут и не дождутся жесты,

ты думаешь – беда тебе невеста и чувством весь промок,

как дождь усталый, пролитый путником на плащ,

вор запоздалый

во тьме возник, но вору невдомек,

что вечно плачут ивы,

на берегу реки, такой красивой,

что хочется кричать, но не от боли,

она уже прошла, а от той роли

которую играешь не спеша.

Тот жест, затменье, тот удар, заклятье,

ко мне прилипло как заплата к платью,

пришита дратвой, чувствуешь, грубей,

не может быть.

Остановись, вздохни, замолкни, хватит,

подхватит ветер, скоростью накатит,

за новый, дивный мир в кармане

заплатит тот, кто прожил на диване.

Остались листья, полные прохладой

За тем дождем, дыханье затая,

остался вечер со своей любовью,

остался отзвук тихий сентя