Бесполезные ископаемые

Жизнь – терновый куст.

Ты – воздушный шарик.

Ничего не изменится.

Хоть лопни.

Десять пфеннигов

Если не будет конца света, мне – жопа.

Позавчера я прилетел домой, а завтра уже уезжаю. Поездом до Москвы, а потом – самолетом в Берлин. Ночь, я, пьяный, лежу на стареньком диване в комнате, которая когда-то была моей. Лежу и швыряю об стену ворсистый желтый теннисный мячик. Я бросаю его беспечно и легко, а он, бедолага, возвращается снова и снова. Как будто верит, что кидаю его не со зла.

Вчера соврал маме и папе. Сказал, что написал диссертацию. И еще дал слово, что женюсь этим летом. Ни то ни другое не соответствует действительности. Собственно, нет у меня НИКАКОЙ действительности. Меня спасет лишь глобальная катастрофа – ни больше ни меньше.

На журнальном столике – стакан маминого абрикосового компота и два треугольных куска уалибаха. В углу вальяжно развалилась старая сумка. Она еще не собрана. Как и я.

Полдня бродил по городу. Сидел в кафешке напротив «Детского мира». Лопал бутерброды и смотрел на людей. Они в моем городе не меняются. Старики в тщательно отутюженных брюках невиданных цветов беспечно фланируют по аллее. В их руках свежие газеты и портативные шахматные доски – так они и гуляют в поисках достойных противников.

Молодые люди, оккупировав бордюры и скамейки, рассказывают друг другу сплетни и томно разглядывают девушек. У них – свои шахматы.

Девушки холодно проходят мимо, оставляя за собой шлейфы невиданных ароматов. Как реактивные самолеты.

Молодые люди ловят эти запахи своими большими носами, и вот уже один из них – пижон в рыжей куртке – бежит и догоняет, наверное, женщину своей мечты.

Они сидят за столиком, пьют чай и мило болтают ни о чем.

– Девушка, я вам нравлюсь?

– Нет.

– Ну извини.

– За что?

– Тебе виднее.

Конечно, он и она способны на романтические поступки. Вопрос в другом. А что потом?

Я возвращался домой, как раз свернул на Ардонскую, когда позвонил Сос.

– Не хочешь прогуляться? Ищу собутыльника!

Мне нравится его манера дерзко опускать прелюдии типа «как жизнь», «как дома» или, например, «надолго ли приехал». Дурацкие вопросы, которые никому не интересны – ни тем, кто их задает, и уж тем более ни тем, кто на них отвечает.

– Ладно, – говорю я, ловлю такси и ловлю себя на мысли, что мне страшно хочется выболтаться и напиться.

Мы были в двух кафешках и одном пустом баре. А потом окончательно засели в «Лимончелло». Пили, конечно же, водку, а закусывали любимой комбинацией детства – тархун и осетинский сыр. Я много болтал, а Сос больше молчал. Обычно он, как его там, «душа компании» и «любимец женщин» – собственно, таким я его и знаю.

– Сос, ну чего ты? Случилось что?

– И что ты нашел в этой дурацкой Германии?

– Десять пфеннигов.

– Что?

– Знаешь, года два назад в Дрездене, в гостинице, у меня была ужасно неудобная кровать. И под матрасом я нашел маленькую гэдээровскую монетку. Десять пфеннигов. Ты представляешь? Уже и страны-то такой нет. И деньги другие. А монетка лежит себе под матрасом, и плевать ей на то, что меняется жизнь.

– Ну и?

– Я и есть эти десять пфеннигов!

– Слушай, как ты так живешь? – Сос проглотил кусок сыра. – Вот смотри, у меня красавица-жена. Сын опять же растет. А у тебя? Что растет у тебя?

Я подумал немного и ответил:

– Ну… живот у меня растет.

– Возьмем еще бутылку? – сказал Сос.

Домой я приполз ближе к полуночи. Разжевал жвачку и нажал на звонок. Открыла мама.

– Напился?

– С чего ты взяла? – сказал я и, чтобы не загадить симпатичный иранский коврик, блеванул в любимую шапку.

– Ну и ладно, – сказал папа.

Нет, определенно, не будет конца света, я… Я в полной заднице.

Домашнее вино

Утро. Суетимся на перроне. Я, папа, мама и брат. Холодно и сыро – папа накидывает свою потрепанную куртку на мамины плечи. «Как подростки», – смотрю на них и завидую. Сумка валяется в купе, а мы валяем дурака, рассказывая друг другу последние сплетни. Такие неловкие моменты – хочешь сказать что-то теплое и хорошее, а болтаешь о ерунде.

– Две минуты до отправления! – сообщает скучающая проводница – толстая женщина со шрамом на шее.

Я обнимаю