ПРЕДИСЛОВИЕ

Мне было двадцать семь, когда у меня родился ребёнок, и жизнь моя стала похожа на расплату за что-то ужасающее. Я думала, что во всём виноваты обстоятельства. До появления новорождённого были и другие виноватые обстоятельства – сколько себя помнила, я страдала. Почему я страдала там, где другие не страдают, я понять не могла. Казалось, будто я сама была виновником всех своих бед, но как же так случилось? В общем, мне пришлось многое обдумать, вот я и написала эту книгу. Речь здесь пойдёт о моём студенчестве. Я не помню, понимала ли я тогда хоть что-то, я помню только то, что делала, и тех, кто был рядом. Тогда моя семья состояла из родителей и двух братьев. Родственники отца почти не принимали участия в моей судьбе, поэтому говоря здесь о бабушке или о дедушке, я буду всегда иметь в виду родителей матери.

Мои бабушка и дедушка были людьми из глухой уральской деревни, у обоих по четыре класса начальной школы. Однажды, моя мать вышла замуж и переехала в рязанскую область, прихватив с собой и этих стариков. С тех пор эти двое изумляли собой всех новых соседей в новой им области. Их характеры поражали людей даже сильнее, чем их самобытный говор. Бабушка была особенно хороша – и характером и говором. Она не только нажимала на букву «о», она придумывала свои собственные фразы и словечки. К примеру, вместо ругательств она использовала слова «лихорадка» и «холера». Помню, варит похлёбку, уронит ложку и кричит: «Тьфу, лихорадка!» Кроме того, она умело жестикулировала – показывала всё, о чём говорила. А говорила она вот что: «Пресной воды на земле на днях не станет!» Это было умно, ведь она была образованной. Мать бабушки в школе не бывала и говорила так: «Земля стоит на трёх китах».

Из детства я помню, как бабушка собирала дождевую воду: бегала под проливным дождём и выставляла под потоки всё, что могла. Потом, она хранила эту воду в бочках, в жаре там заводились черви. Она не разрешала пользоваться водой из колодца – дозволялось мыться и стирать бельё только ржавой водой с червями. Однажды, голубь сел на бочку и принялся пить эту воду. Бабушка согнала его.

– Вон чё, – сказала она, – пьёт, как корова! – Это было очень смешно – все смеялись.

Соседи считали бабушку юмористкой, вот только жить с ней было не так уж смешно. Приходилось со скандалом выбивать для себя даже батон хлеба. «Бегите в магазин! Бегите, больно богаты!» – кричала она, а потом, принималась критиковать купленный батон. Батон этот был всегда плох, но всегда для гостей. «Хлеб-то хоть для гостей оставь», – заявляла она и предлагала отведать прошлогодних сухарей. Как-то раз она чудом купила мороженное из автомата – это случилось в один из сентябрьских деньков, тогда моя мать уезжала куда-то и оставила меня у бабушки на несколько месяцев. Мне было восемь, я уронила завиток этого мороженного прямо на асфальт. Бабушка тут же подняла его и съела. Помню, она не сказала мне ни слова, как бы ни сожалела об этом мороженном. Те несколько месяцев, что мы провели вместе, она заботилась обо мне, как могла. Дед был моим врагом, а она – защитником.

Дед был не менее жаден, только мало кто это запомнил. Его жадность просто терялась на фоне его садистских пристрастий. В послевоенные годы в деревне почти не было мужчин, но замуж за этого человека не хотел никто. Говорят, что приходя свататься, он глумился над невестами, и его выгоняли, а все его подарки бросали ему вслед. Злоба его была сильна, но на силу не смахивала даже отдалённо. По словам очевидцев, однажды, он пришёл с работы, а его руки и ноги трясло от страха. Вздрагивая, он рассказывал, как руководитель бригады, в которой он работал, грозился высказаться о нём на собрании. В то же время он мог повесить пару котов в день и с удовольствием сломать своей дочери руку. Его любимыми фразами были «День, как год, хоть сдохни» и «Вон он твой Бог – на горе стоит». Всю жизнь он работал, как все деревенские люди, а в свободное время либо выпивал, либо издевался над домочадцами. Он не щадил никого – ни свою старуху мать, ни малых детей. Каждый день он старался выдумать какую-нибудь штуку, чтобы довести кого-нибудь до слёз