Часть I.

Гуакамоле с кузнечиками

1

Я встретила отца через год после его смерти.

Он шёл по тротуару в сторону перекрёстка, а я возвращалась домой после прогулки за городом. На повороте он заметил меня и помахал рукой. Стояли первые дни лета, а на нём была зимняя куртка и светлая шапка с меховой опушкой. Я хотела что-то крикнуть, но вместо этого продолжала молча смотреть ему вслед. Он перешёл дорогу на красный и исчез за деревьями. Больше я его не видела.

Меня зовут Саша, и мне тогда было двадцать лет. Наша семья жила в небольшом городе, главным достоянием которого были автомобильный завод и комбинат по производству туалетной бумаги. В детстве я гуляла во дворе, втиснутом между школой и пятиэтажкой в форме буквы «Г». Таких дворов у нас было много и все одинаковые, так что легко можно заблудиться.

После школы я окончила курсы менеджера и работала телефонным консультантом в интернет-компании. Корпоративными цветами нашей фирмы были синий и красный – сочетание, которое всюду попадалось мне на глаза. На стенах конторы висели сине-красные плакаты, на столах покоились сине-красные ручки, блокноты, кружки. Менеджеры даже носили галстуки такого цвета – они стягивали горло, но снимать их не разрешалось.

Кажется, ни в одном деле у меня не было никаких особенных талантов, как и у большинства моих сверстников. Мы ничего не строили, не боролись, не бунтовали. Мы занимались самовыражением, играли в компьютерные игры, смотрели боевики, читали книги в сокращении. Мы много знали, но мало понимали. Мы жаждали признания – но не трудового, как у тех, кто полвека назад построил наш город, а другого – творческого. В то время несколько моих друзей что-то рисовали, играли и писали. Я следовала их примеру и сочиняла рассказы. В квартире, где мы жили с матерью, часто перегорали лампочки и всё время играло радио. Мама в свои пятьдесят начала терять память. Я знала о её романе с коллегой, но молчала. Вот, пожалуй, и всё обо мне.

Мама и папа развелись так давно, что мне казалось, будто они никогда не были женаты. После раздела имущества отец переехал жить в город Н., в маленькую квартиру в типовом панельном доме. Его работа была связана с командировками, отчего виделись мы редко. Он исправно платил алименты, звонил по праздникам и присылал открытки по электронной почте, хотя с интернетом не дружил. После мамы у него было ещё три женщины, с каждой из которых он прожил три года. Все они поддерживали в квартире отца идеальный порядок – он был педантичен в ведении хозяйства.

В последние годы, будучи совершенно одиноким, он бросил работу и заделался рантье: продал старый родительский дом в посёлке к югу от Н. и купил просторную квартиру с видом на Каму, которую и сдавал до последних дней. Я не могу сказать, что знала его хорошо. Мои впечатления о нём складывались из детских переживаний и ограничивались общими подростковыми представлениями об отцах. Как бы то ни было, узнав о его смерти, я не почувствовала ничего.

Знакомые говорили, что в последнее время отец много пил, оттого сердце и не выдержало. Однако за день до смерти он пребывал в прекрасном расположении духа и ни на что не жаловался. Похоронили его пыльным июньским утром на старом кладбище в двух километрах от города. Помню, в детстве, проезжая мимо таких кладбищ или даже завидев у обочины одинокий памятник, я изо всех сил старалась разглядеть фотографию умершего. Если мне удавалось, я всю оставшуюся дорогу придумывала историю жизни покойного, воображала обстоятельства смерти и размышляла о том, много ли людей теперь помнят о нём. Тогда в моей жизни ещё никто не умирал.

На похоронах и долгое время после них мне пришлось выслушать немало соболезнований. Больше всего мне сочувствовали родственники и знакомые матери, которые либо вовсе не знали отца, либо знали его отдалённо и недолюбливали. Я принимала их слова смущённо и сдержанно, не зная, как себя вести и что чувствовать. Я корила себя за безразличие, за то, что не испытывала горя, не скорбела, как мне полагалось. Даже сделала несколько искусственных попыток вызвать в себе грусть. Я слушала любимую музыку отца, пересматривала наши общие