Эпилог

Отражения и тени

1.

Мы придумываем тех, кого любим —

лучше б нам никогда их не видеть,

и не знать, что на самом деле

всё не так, как нам бы хотелось.

Мы придумываем одни болезни,

чтоб они прогоняли другие.

Удивляемся будто дети

тому, что жар не спадает.

И в бреду мы рождаем образ,

мы даём ему жизнь невольно,

продолжая любить картинку,

и теперь их уже двое.

Отсюда и все страданья,

ночные сны и дневные.

Мы придумываем тех, кого любим,

лучше б нам никогда их не видеть.

2.

Мы берём от того, кого любим,

всегда что-нибудь на память:

фразу, странную полуулыбку,

упрямо вздёрнутый подбородок,

любовь к музыке или танцу,

тягу к физическим нагрузкам,

покашливание, жест, привычку,

манеру слова коверкать.

Обрастаем, как камень в море,

и растём, как внутри моллюска

вырастает песчинка в жемчуг,

слой за слоем, пока над нами

штиль со штормом сменяют друг друга.

Невозможно забыть, что было

и за годы тобою стало.

Мы берём от того, кого любим,

всегда что-нибудь на память.

3.

Невозможно забыть, что было

и за годы тобою стало.

Но когда, по весне оттаяв,

река разливает воды,

я всегда прихожу на берег,

посмотреть, как кружатся ветки,

листья, перья и прочий мусор

в завихрениях под обрывом.

Моя тень скользит по теченью,

становясь на меня похожа,

на того, что не знал болезни,

на песчинку, что не попала,

ещё между створок моллюска,

что зовётся обычно жизнью.

И тогда я всё забываю,

становясь на время собою.

Бутон розы

Я пытаюсь подхватить простуду.

Мальчик с ранцем строит запруду

на мартовском коричневом ручье.

Господ таксистов мелькают куртки,

и грязный ручей несёт окурки.

Вода всю грязь забирает себе.

Стою, затаив, как дурак, дыханье

и стараюсь не спугнуть воспоминанье —

мне девять лет и такой же март.

И я, вот так же, запруду строю.

Жизнь моя, я ещё не знаком с тобой,

я ещё мне сданных не видел карт.

Тебе кажется – стоит вернуться

и все струны в душе отзовутся.

Но назад вернуться нельзя.

Всё уносит ручей весенний.

Жизнь – как карта землетрясений.

Возвращенье – не наша стезя.

Тщетно ищешь родное место.

Здесь теперь неуютно и тесно,

словно влезть пытаешься в кокон.

Перезрел, перерос и сбросил

где-то здесь, между рек и сосен,

деревянных лестниц и окон.

Ты всё помнишь, ведь память – глина.

А ты лепишь из пластилина,

но себя не обманешь, брат.

В кутерьме этих слов и жестов,

песен, реакций, любви, протестов

только ты и бывал виноват.

По диагонали

Переходя проспект наискосок,

я наступаю с пятки на носок.

И в тьме июльской ночи растворяясь,

я становлюсь ни низок, ни высок.

Дома сомкнули строй вокруг меня,

дворы как бухты, от валов храня,

как бабушка, сиренью надушившись,

спешат в свои объятия принять.

Слепые окна смотрят на восток,

стремясь увидеть солнечный росток.

Мой путь проходит по диагонали.

Я делаю затяжку и глоток,

стараясь раствориться поскорей,

хотя и знаю, свет души моей, —

я выпаду в осадок у подъезда,

кристаллизуясь прямо у дверей.

Так хочется остаться в этой тьме,

не видеть больше этих утр и дней,

ни этот мир, невыносимо новый,

ни жизнь, принадлежащую не мне.

Туда и обратно

Мы – две паутинки в лесном ветерке,

засохшие травы.

Ты – маленький палец на левой руке.

Я – маленький палец на правой.

Цепочка мышиных следов на снегу:

туда и обратно.

Снежинка в сугробе, иголка в стогу,

пескарик в ведёрке у брата.

Ты – зеркало с трещинкой на уголке,

плохая примета.

Рябина под снегом. Плотвичка в реке:

блеснула на солнце – и нету.

Пустая страница в моём дневнике,

заката отрава.

Ты – маленький палец на левой руке,

Я – маленький палец на правой.

Оцепенение

Засыхает росток на изломе,

легендарной становится быль.

На поверхности в дремлющем доме

опускается пыль.

И пространство становится шире,

и заметнее времени бег.

И на всё, что есть зримого в мире,

опускается снег.

Тротуары становятся уже,

глубже – наши слова и сл