Наш последний эшелон

Роман Валерьевич Сенчин

Современный разночинец

Есть на свете такая особенная порода людей – вдохновенные оборванцы. У них никогда нет ни копейки за душой, за то всюду они – душа компании. В прошлом каждого из них – череда покинутых жен, детей, домов и профессий, а в будущем – гарантированная бедность и тихие помешательства. Донкихоты нашего времени – писатели, художники, музыканты – идут по жизни под знаменем нестяжательства и искусства, с робкой надеждой на бессмертие…

Роман Сенчин

Наш последний эшелон (сборник)

Первая авторская серия прозы Романа Сенчина «Современный разночинец» – это попытка представить известного автора и общественного деятеля в ярком концептуальном ключе. Прославившись на всю Россию и часть Европы романом «Елтышевы» – о суровой действительности современной деревни, – Сенчин часто воспринимается исключительно как певец русской провинции, а между тем его перу принадлежит целая галерея современных образов, главным из которых стал образ современного разночинца. Кто таков этот разночинец? Человек, который сделал себя сам, – презрев сословные ограничения, не поддаваясь мнению большинства, нарушая рамки банального. Он – обыкновенный человек с необыкновенной волей к жизни, которой может позавидовать даже Робинзон Крузо!

Часть 1

Общий день

Алена вспоминает обо мне раз в два-три года и просит провести с нею день. Ей, наверное, становится слишком хреново, и она набирает номер моего телефона. Мы учились в одном классе все десять лет, когда-то полудетски дружили, я носил ее сумку, пробовали целоваться, и туман этой близости не дает нам окончательно забыть друг о друге и теперь, когда у нас совсем разные жизни. Да нет, какие они разные… Цепь одинаково мертвых дней. И, чтобы почувствовать, что время идет, мы встречаемся и один день проводим вместе.

Это любопытно, когда девушку видишь изредка – ты ее знаешь и помнишь с семи лет, – и постепенно она превращается в старуху. Нет, даже не постепенно, когда встречаешься с ней раз в два года, а скачками. Бах! – вот она еще чуть свежая, пытается следить за собой, нравиться, она бодрится; бах! – и вот ее словно пришибли; бах! – это никому не нужная развалина, одутловатая, обвисшая, с опаленными спичкой усишками. Еще через несколько подобных столкновений она действительно будет старухой.

Да, в восьмом классе я оказался для нее слишком юным, я не был готов удовлетворять появившиеся у нее потребности, и она меня оставила. Она стала дружить с парнем из десятого класса, а потом, после аборта, ее имели все, кто прикладывал мало-мальские усилия. Она что-то искала в каждом парне, но не находила, а может, и находила, но им было на это плевать. Одни уходили, появлялись другие. Я же ее никогда по-настоящему не хотел; когда мне исполнилось шестнадцать, у меня появились четырнадцатилетние, которые тоже что-то искали. А с Аленой мы общаемся теперь как два старых школьных товарища; спокойно, с грустинкой. Нам, вообще-то, не очень-то много лет, но кажется, что слишком много – слишком долго и однообразно все это тянется.

Говорят, полезно время от времени путешествовать, менять квартиры, это разбавляет жизнь, освобождает от хлама и пыли. Я же всегда помню двухкомнатную нору, сырую, прогнившую, в доме, спрятанном от улицы трущобными джунглями. Чтобы выбраться на нашу Четырнадцатую линию, нужно пять минут скорым шагом идти через арки и заваленные помойками дворики. На кухне у нас стоит ванна, а потолки черные, потому что никому никогда не приходило в голову, как можно их побелить, да их просто никто не замечает; они такие высокие, что шнур от лампочки наверняка больше моего роста.

Когда-то здесь было достаточно много людей. У нас была большая семья. Я помню дедушку, он лежал парализованный в моей нынешней комнате и потом умер. Здесь же жила и бабка, она дожилась до восьмидесяти с чем-то лет; она была сухая и маленькая и страшно злая. Она никогда ничего не говорила, не готовила обедов и не стряпала сладких булочек. Она в основном сидела в кресле и смотрела телевизор, хотя была глухая и почти слепая. В большом длинном коридоре жил их сын, мой дядя, дядя Витя, ал