За встречу
Роман Валерьевич Сенчин
«Полтора месяца, почти все каникулы, Андрей благополучно скрывался за забором в ограде. Погулять по селу, с приятелями встречаться в этот раз совсем не тянуло, даже в магазин сходить или в клуб, а рыбачил он прямо в огороде – метров двадцать берега пруда лежали на их участке… Но как-то вечером, уже под самый конец августа, вышел за водой и влип. У колодца на лавочке трое парней разводили спирт».
Роман Сенчин
За встречу
Полтора месяца, почти все каникулы, Андрей благополучно скрывался за забором в ограде. Погулять по селу, с приятелями встречаться в этот раз совсем не тянуло, даже в магазин сходить или в клуб, а рыбачил он прямо в огороде – метров двадцать берега пруда лежали на их участке…
Но как-то вечером, уже под самый конец августа, вышел за водой и влип. У колодца на лавочке трое парней разводили спирт.
– О, Дрюня! – первым узнал его долговязый, чернявый Олег – Олегыч, – парень лет двадцати, живущий на соседней улице. – Здоро-ово!
– Привет, – ответил Андрей без особой радости, примостил ведра на краю лавочки; вытер руку о штормовку, протянул парням.
В первое лето, когда он приехал сюда с родителями, почти сдружился с Олегом, еще с некоторыми, кто жил в околотке. Валялись на пруду, пили пивко, вечерами ходили на танцы или в кино, или просто гуляли по улицам, к девчонкам подкатывали. Такая жизнь Андрею понравилась, деревенские парни оказались совсем не страшными, и его, бывшего городского, да тем более из другой, можно сказать, страны, из Казахстана, приняли в свою компанию, даже как-то выделяли, уважали.
Но спустя год Андрей почувствовал, что надо что-то делать. Менять. Каждый день и каждый вечер были одинаковыми, разговоры и дела у парней тоже повторялись почти с детальной точностью. И в июле он взял документы и поехал в город, неожиданно легко поступил в пединститут. И вот уже четыре года появлялся дома, хоть и в большом, но дальнем селе, спрятавшемся между хребтами Саян, на два летних месяца. Первое время еще по привычке радовался парням, загорал на берегу пруда, ходил на танцы, катался на вечно полуживом, трескучем, но никак не умирающем «Урале», гордости и драгоценности Вовки Белякова, которого все почему-то называли Редис и Редя. А потом, приезжая, почти не выходил за ворота, при редких встречах с ребятами на их предложение «посидеть, пропустить», как мог отказывался – «сейчас не могу, дела…»
И сегодня – то же.
– Пропустить не хочешь? – спросил коренастый, почти квадратненький, с короткой стрижкой, в старых, истресканных сапогах-дутышах татарин Ленур. – Пойла набрали вот, а хавчика нету. Возьми чего зажевать – и поторчим.
– Да холодно… – Андрей поежился. – Может, завтра днем?
– Да чё ты! В сторожке прекрасно, – мотнул головой Олегыч в сторону развалин пошивочного заводика в конце улицы. – Там печка, всё. Давай, Дрюнька! Да и надо ж – за встречу.
– И как житуха городская, расскажешь, – добавил Вица, третий в компании.
Ленур энергично-аппетитно взбалтывал двухлитровую пластиковую бутыль с разбавленным спиртом, даже язык чуть высунул. И Андрей согласился:
– Ладно, только воду сейчас отнесу.
– И возьми закусить. Хлеба хоть, лука!
– Мяска там…
Мама расщедрилась на соленые огурцы, несколько пирожков с картошкой, полбулки хлеба, пару головок лука. Нарезала сала с прожилками. Заодно, собирая пакетик, раз десять испуганно, будто провожая Андрея на опасное дело, попросила быть осторожней, скорей возвращаться… Андрей слушал ее с улыбкой: да, когда ребенок перед глазами, о нем, наверное, душа болит куда сильнее, чем когда знаешь, что он далеко и живет самостоятельно. По себе он знал – вдали от родителей их существование представлялось разнообразным и спокойным, надежным, работа их благодатной, а стоило приехать, увидеть, как и что, – и дня хватало, чтобы захотелось сбежать…
И сегодня, с удовольствием вроде бы занимаясь делами, Андрей чувствовал грусть какой-то бесконечной и неисправимой безысходности. Выдергивал засыхающие, с отрезанными шляпками, будылья подсолнухов, отщипывал ногтями бесконечные усы ягоды «виктории», рвал сорняки, готовые высыпать на землю свои семе