Бросок

Лови, мой друг, осколок века,

Осколок данности печальной,

Осколок жизни человека

Не столь короткой, сколь печальной.

Лови прощение, о грешный!

У голой музы две причины

Пленить поэта. Бог, конечно, —

Дурная копия мужчины.

Лови мой облик взглядом кратким.

Забытым сном предстала совесть

Среди окраин Петрограда,

Где смерть – обыденность, не новость.

Лови, мой друг, остаток жизни.

Куда бежать сквозь тьму и вьюгу?

Звенят заоблачные выси

По нам, совсем чужим друг другу.

Когда на набережной пусто,

И шум реки не слишком мрачен —

Идти сквозь жизнь не так уж грустно.

Страх смерти выслежен и схвачен.

Покой души лежит в основе

Стихов заезженных и слабых.

Лови, мой друг, кусочек горя

Весьма умеренных масштабов.

Лови, мой друг, остаток света.

Осипший голос просит слова

Из уст умершего поэта,

Чья слава к вечности готова.

Ему в ответ шумят приливы,

И звёзды вспышками мерцают.

Да, жизнь течёт для терпеливых

Без указательного пальца,

Что на курок нажать не может,

Не различая тьмы бездонной,

Когда мороз бежит по коже

И без того уже холодной.

Петербургские строфы I

Так смолкают оркестры.

Иосиф Бродский

I.

За заводом река – бесконечно скупое соседство

Багровеющих труб со студёными водами. Сжалься

Над незрячим творцом одиноко стучащее сердце!

Я ловлю ритм колёс и слезами залитого вальса.

За заводом река – да и новость ли это, ей-богу?

Проходя взад-вперёд по сырому асфальту я видел

Как гремящий трамвай будто скальпелем режет дорогу,

А внутри всем плевать, и, особенно, едущим сидя.

За заводом река. Прислонись к парапету, бродяга.

Видишь утка плывёт против ветра. Забавно, не так ли?

Сигарета, как жизнь – горьковата, но вовсе не в тягость.

Против ветра плывёт… Даже утку по-своему жалко.

II.

Я не против тоски как явления – против привычки,

Занимающей мозг хуже всякого спирта и дыма.

Не согреться в ночи слабым пламенем гаснущей спички

И теплом батарей. Не остаться в ночи невредимым.

Только чайник шумит, только окна свистят босяками.

Над пропитой тоской стаей чаек проносятся тучи.

Где-то солнце встаёт над замёрзшими ночью мостами,

Значит, всё хорошо. Значит будет когда-нибудь лучше.

Оперенье сменить, приготовиться к зимним полётам.

Всё белей полоса и сцепление меньше. Досада!

В своём доме пустом как в холодных стенах Камелота

На немую кровать опускать свою дрожь по глиссаде.

III.

Слышишь пение птиц? В том и дело – я тоже не слышу.

Неповинным церквям в одиночку слагать свои песни.

За заводом река, и кирпичные трубы всё выше.

Только дым в тишине остаётся поистине честным.

Только дым дарит сон, что поэт называет виденьем.

Только дым знает всё о безрадостной жизни скитальца.

Из бутылки лить спирт на истёртые оземь колени

Не поморщив лица – я до Бога хотел достучаться.

Я не верил словам, порицающим веру. Не верил.

Оказалось, был глуп. Так простите меня-недоумка.

За заводом река, но я прячусь от общества в сквере.

И бесцельно шумит здесь остатками листьев разлука.

IV.

Хорошо одному на промёрзшей скамье, на вокзале,

Хорошо одному на проспекте средь толп беспокойных,

Хорошо одному на покинутом всеми причале —

Это мантра глупцов бесконечно скупых и свободных.

Хорошо одному в опустевшем под вечер вагоне

Возвращаться домой по подземным изведанным тропам.

Только эхо гудит, только двери закрытые стонут.

Опустевший вагон – всеми признанный рай мизантропа.

Хорошо одному, только ложь эта давит на сердце.

Заходите в мой дом, разделите со мною чашку чая!

Пусть не сможем мы им утолить свою боль и согреться,

Это правильный путь – умирать, непрерывно общаясь.

V.

За заводом река полупьяная, полусвятая.

Проходя вдоль неё я всегда погружаюсь в раздумья.

Только смерть есть конец, только смерть навсегда разлучает.

Значит, смерть есть разлук окончательно точная сумма.

Сумма тел и земли, что обильно полита слезами,

Душу рвущих «прощай» и разбитых сердец, несогласных,

Что лишь смерть может всё, что лишь смерть может встать между