Прощай и будь любима

Адель Ивановна Алексеева

«Прощай и будь любима» – роман о жизни московской семьи в XX веке. У старшего поколения самые драматические истории проходят в 1920-е годы. На младшее поколение выпали не менее драматические события 1950-х годов. А для главной героини Вали Левашовой вся взрослая жизнь сопровождается то страстью, то сомнениями, в которых «виноваты» любовь и разлука, поклонники и одиночество…

События в книге самые что ни на есть реальные, и потому им легко вписаться в набоковскую мысль: «Да, жизнь талантливее нас. Куда нам до нее! Ее произведения непереводимы, непередаваемы…»

Адель Алексеева

Прощай и будь любима

© Алексеева А., 2016

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

* * *

Пролог первый

…Когда-то, в годы первой молодости и робкой советской юности, двое друзей – Валя и Саша – вышли из речного трамвайчика у Парка Культуры, побежали по зеленым взгоркам, вдоль узких дорожек и аттракционов. Они решили подняться на «колесе» и полюбоваться Москвой. Не было тогда еще ни Останкинской башни на Аргуновской улице, ни «Триумф-Паласа», а в островерхие сталинские высотки (так похожие на одинокие елки) – не попадешь.

В очереди на «колесо» стояли приезжие, провинциалы, они давно осаждали аттракционы.

Май благоухал тем единственным ароматом, той одуряющей свежестью, которая бывает только в это время года. Валя и Саша Ромадин остановились у кассы гигантского колеса, которое важно и торжественно, дрожа и поскрипывая, двигалось по кругу.

Кабинки замерли, Валя-Валентина сделала шаг и устроилась в уголке. Саша (вольно или невольно) приобнял ее. Оба замолчали, устремив глаза на окрестности. Колесо поднимало их – вверх, вверх!

Но на самой высокой точке что-то вдруг дернулось, заскрежетало, замерло – и кабинка зависла, покачиваясь в растерянности и недоумении. Кто-то ворчал, покрикивал, даже бросал окурки в сторону оскандалившегося механика.

Валя взглянула с опасной высоты вниз и увидела там – неужели она? – девицу, на которую не раз натыкалась в их дворе, да еще и вместе с Сашей. Уж не она ли нажала на кнопку, и движение остановилось? Из ревности, из вредности?

Саша ничего не заметил. Напротив, воспользовавшись остановкой, он крепко заключил в свою ладонь Валину руку и еще ближе придвинулся к ней. Он не спускал косящего взгляда с девичьего лица, а она – то ли от застенчивости, то ли из девичьего упрямства, за которым скрывалось кокетство, – резко отодвинулась.

Он показал вдаль: видишь там желтоватое пятиэтажное здание? Это генштаб. И пустился в рассуждения – о генштабе, где выковывается научная стратегия армии, об экономике, которая все еще хромает, а между тем всюду звучат коммунистические лозунги. Зато есть уже прообраз человеческого братства – военная академия, где учится он вместе со студентами из стран народной демократии.

Совсем рядом пролетела стайка птиц, и Саша вскрикнул:

– Это стрижи, мои любимые! Ты любишь стрижей? Тина-Валентина, моя Валенсия? Отвечай!

– Я отвечаю: какая красота вон там, в Нескучном саду! Бездонное чистое небо, яркий зеленый мир, шумит свежая листва. А из птиц я люблю ласточек и соловьев.

В воздухе звенело – скворцы готовили гнезда, жужжали пчелы, летали бабочки, метались ласточки, свиристели – настоящая птичья симфония! Валя, понизив голос, рассказала, как недавно была в деревне, там возле каждого дома цвела сирень и птиц видимо-невидимо.

– И, знаешь, во второй половине дня все птицы куда-то переместились – послышалось «тьюх-тьюх»: запел-защелкал соловей, а они словно освобождали для него эстраду… И теперь он будет целую ночь, каждую ночь петь, пока мама-соловушка сидит на яйцах, пока не проклюнется последний птенчик.

Саша, глядя на ее порозовевшую щеку, уважительно заметил:

– Какие, однако, познания!

И, чтобы не отстать от спутницы, пустился, как ни странно, в рассуждения об истории, о декабристах.

– Был тогда Южный союз и во главе Пестель, почти диктатор. Но была и северная группа, они носили имя Союз Благоденствия, имели более умеренную программу, хотели покончить с крепостным правом. Как ты думае