Как стать писательницей
Я научилась читать задолго до школы. Читала очень много. Была молчалива и застенчива (кто бы сейчас поверил!).
Я любила представлять, подражая стилю прочитанных книг, как бы я описала в книге разворачивающиеся передо мной события.
Папа время от времени подтрунивал над моей задумчивостью и мечтательностью:
– Ты у нас будешь поэтессой!
Я смущенно улыбалась в ответ и думала:
– Почему поэтессой? Я буду писательницей!
Но папе ничего не говорила.
21 Июня 2013 г
Москва, 1949 год
Воронеж
Помню себя очень-очень рано. Я запомнила в подробностях крыльцо дома и двор, где мы с мамой жили в дни военной эвакуации в Ульяновске, когда мне было 9 месяцев. Папе, который перевез нас с мамой туда, вырвавшись на три дня из армии, я много лет спустя рассказывала про высокое деревянное крыльцо, и пожилую хозяйку дома, и старую добрую собаку во дворе, и слово «Ульяновск» в моем сознании – и он все это с удивлением подтвердил!
Потом мы вернулись в наш разоренный разграбленный дом на окраине Москвы. Какие-то дяденьки клали в комнате печь из кирпичей, чтобы нам не замерзнуть. Но потом эта печь стала требовать много дров, и тогда посередине комнаты поселилась железная печка-буржуйка, которую топили газетами и щепками. Печка стояла на четырех тонких железных ногах, похожая на сердитое домашнее животное. У меня отношения с печкой были напряженные, несколько раз я обжигалась об ее железные бока…
А что же про Воронеж? На обратном пути из эвакуации мы туда и попали. В поезде я всю дорогу смотрела в окошко. Вдоль дороги рядами стояли печи. Большие русские печи с зияющими устьями и с каменными трубами в небо. Ничего я не спрашивала, может, еще и говорить-то не умела. Но эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами. Многие годы спустя я поняла, что это было: деревянные избы сгорели, а каменные печи остались…
Поезд подъезжал к Воронежу. Всюду была военная разруха, и она выглядела обычной. Но здание вокзала было нарядного жёлтого цвета! Может быть, уцелело от разрушения, а может быть, успели отремонтировать. Здесь в первый раз мои чёрно-белые воспоминания детства стали цветными. Слово «Воронеж» всегда связано у меня с радостным жёлтым цветом.
И еще одно яркое воспоминание: необычайно вкусный пшённый суп, которым накормили нас на вокзале, тоже ярко-желтый. Как же я была голодна, если сваренная на воде пшённая крупа оказалась такой незабываемо вкусной! Я потом много лет любила пшённый суп и пшённую кашу, как счастливое воспоминание об утолённом детском голоде. И всегда при этом вспоминала Воронеж.
Ехали мы из эвакуации со многими пересадками, на перекладных, и всю дорогу мама несла наши пожитки, да еще и меня на руках. В людском водовороте войны она оказалась одна с маленьким ребенком. Мама была здоровая и сильная. Но как же ей было трудно и страшно! Помню, в дороге мы ночевали с ней на полу в какой-то избе, накрытые тяжелым тулупом. И помню чей-то разговор, что дальше идти нельзя, там волки. Недавно женщину с девочкой загрызли…
После всех передряг, которые мы тогда перенесли в пути, Воронеж был раем. Я всегда буду благодарна этому городу и люблю его.
Много лет спустя я была в Воронеже в редакционной командировке. Вышла из поезда на тот же красивый жёлтый вокзал. Была ранняя весна, и я шла по центральной улице Воронежа, откуда была видна река, и опять чувствовала теплую живую благодарность к этому городу и к его людям.
16 февраля 2008 г
Чёрно-серо-белое
Я помню военное время. И только в чёрно-серо-белых красках.
Я так мала и легка, что мама предпочитает нести меня на руках, а не вести за руку. Поэтому я вижу всё с высоты её роста. И серые лица соседок, с которыми она встречается на улице, я тоже вижу совсем близко. Между ними и мамой часто повторяется один и тот же разговор, который я принимаю всерьез и пугаюсь:
– Ну, бабочки (мне так нравится это цветное слово), вот закончится война, мы тогда наедимся по сих пор (ладонью показывается под подбородком) и умрём!
И они весело смеются, молодые измученные женщины, давно не евшие досыта и одетые в старую убогую одежду, из-за которой окружающий мир видится, ка