Державин

Андрей Тавров

Новая книга Андрея Таврова, наследуя традиции державинского поэтического интереса к вечности, судьбе и времени, показывает, что более глубокие соприкосновения с этими главными темами жизни доступны больше поэзии, чем философии. Миниатюры, оды и верлибры книги вращаются вокруг темы предопределенности «реки времен» из последнего и незаконченного державинского стихотворения и, опираясь на интуицию и возможности поэзии, подбирают ключ к преодолению Рока, к пространству, в котором время исчезает.

Андрей Тавров

Державин

I

Буква Иероним

Ставь, ставь этот звук льва, и между других звуков ставь его, между других Иеронимов, между буквой Иеронимом и вонючей пастью из буквы, поддерживающей челюсть и создающей часть мира и весь алфавит, а значит, весь мир.

Ощупай свои серебряные лопатки в поисках ускользающего от твоей хватки женского тела, найдешь ее там, в комнате без единой вещи, словно в аквариуме с улиткой на стеклянной стенке.

Так огонь ощупывает сам себя, забираясь пламенем за свой затылок, языками между своих ног.

А потом я думал буквами и вещами, я думал про тебя, про серебряные коленки, про то, чтобы делать это, и когда дует ветер, то он лучше делает это, чем это делали мы, вжимаясь друг в дружку, крича и мяуча.

И жирафы и камни делают это лучше, покачиваясь как сосны, выступая из земли как затылки.

Ставь букву в рождение в палате, где сестры и марля, и кровь, и букву в конце, где пение литании и рот земли, поющий свой слог твоим телом.

Сколько можно тянуть этот слог – дольше чем гаснет звезда или столько, сколько нужно дереву чтобы опала осенью ветка?

Пока звучит слог – ветвится твое тело, ветвится как буква, открытая в открытое поле рождений. Барсук сияет нимбом, и мальки расставляют Рахиль как серебряные ложки по всему берегу.

Кто соберет ветки и буквы рождений, звуки и буквы уходов людей и ракушек, смолы и лесов?

Вот! Не зоосад – а они! Слоги и буквы, вжившиеся в людей!

Райская синева, деревья в бескрайнем поле, их немного, а поле бездонно, как зрение затылочной кости сгоревшего заживо.

Но нет больше боли и запаха мяса. В поле бродят, живут и растут, то видимо, то в серебре, то в коже и пламени слова и буквы начала, слова и буквы конца – какой ослепительный зверинец, какой восторг, какие рыдания – ни одного безутешного!

Вот она речь, которую мы не ведаем, как ветер не слышит себя.

Единый всхлип здесь способен породить вселенную зверей, птиц и деревьев, чтобы ему войти в нее обитателем зренья и плоти.

Единый смешок – райские леса с птицей-словом.

Вот он новый Иероним, новый лев, новая азбука!

Бабочка

Марианне Ионовой

Почти что есть

минуя вещи

доносишь весть

помимо речи

вот волк вот сад

вот дрозд и вдох и буква

идут назад

в уста без уст без звука

туда где шум

иссяк дыханья

зайдя за край за ум

за иссяканье

вот выдох вдох

ты телом – тут ты – между

ни тварь ни бог –

уста надежда

на гроб на лоб на крест

прянь недотрога

сгущаясь в луч собравшись в свет

почти что в око

и содрогнется

мертвец вчерашний

вздохнет вернется

живой всегдашний

и пыль вставала

у дальней хаты

скулила бабка

и шли солдаты

зерно всходило

жена рожала

все было там же

где исчезало

лети же тварь –

до букв до рук до твари

зальет янтарь

твой глаз едва ли

глоток ничто

без пальцев арфа

вход в решето

в омеге альфа

Вопрос Мелхиседеку

Листья зачем падают – ответь мне Мелхиседек

пойми непревратно царь мое тело о трех словах

между первыми небо и слепой человек

меж зачем и падают воздух и пустота

Три города в воздухе из препинаний букв

вертятся как листва синью разделены

с утиными криками вместо домов и рук

с звездой вдоль белой чужой спины

листья тишь зачем тишина падают тишина

воздуха голова как рубашка реке близка

и Венера смотрит в хрустальный осколок сна

и три слова крутятся у старческого виска

и пока их не было царь Салима еще не возник

не сложился и мир и паук и Ницше в сети

великий народ на войне переходит в крик

и вовнутрь своих глаз как в белую печь летит

Впрочем человека без