Новый дом

Я из группы призраков, живущих в неглубоких пещерах, которыми усеяны почти отвесные склоны горы. Рядом с нашей горой есть другие. Их склоны такие же крутые, но пещер больше.

И вот однажды кто-то из моей группы предложил похитить пещеры соседних гор, назвать своими неприкосновенными домами и обжиться в них. Мы взяли альпинистское снаряжение, кирки и зубила; перебрались на соседние горы и принялись откалывать от них кирками и зубилами куски с пещерами.

У меня всегда всё получалось, и потому громадный кусок с пещерой – гладкой внутри и ровным отверстием – я отколол с первого раза. На его месте осталось громадное углубление. Я перенес добычу на родную гору и приладил рядом со своей пещерой. Новый кусок горы держался на ней без всяких средств на новом вертикальном склоне так же, как и везде, как будто был здесь всегда – отвесно и намертво.

Когда наша группа собралась вместе, мы стали обсуждать: окружать себя похищенными у других гор пещерами оказалось просто. Однако не понадобится ли теперь нам альпинистское снаряжение, чтобы ради простого рукопожатия добираться от пещеры к пещере?

Возможно, нам понадобится больше альпинистского снаряжения, и не исключено, что еще кому-нибудь.

Справедливость

Справедливость парит высоко в небе над нашими головами, и мы хотели бы поймать ее.

Мы жаждем справедливости.

Справедливость летает где-то в вышине, мы ищем ее глазами и даже находим, вот только схватить и удержать неспособны. Наши руки тянутся к справедливости – и не достигают цели. Они увязают в воздухе, оставаясь ни с чем.

В этом, конечно, есть доля злой насмешки над нашими устремлениями. Временами справедливость спускается к нам и буквально реет и колышется у наших лиц, однако нам всё равно трудно ухватиться за её края. Сначала они едва касаются наших щек, или лба, или виска, и в этот момент мы спешим накрыть ее ладонью, чтобы сохранить. Тщетно!

Было бы неплохо привязывать справедливость прочными веревками к крыльям бумажных самолетиков и запускать их куда-нибудь – справедливость нуждается в том, чтобы ее полет направляли. Но долго ли смогли бы мы управлять полетом такого бумажного самолетика – с крыльями, утяжеленными справедливостью?

Так и хочется крикнуть иной раз: «Ловите! Ловите бумажные самолетики со справедливостью, привязанной к их крыльям».

Наш учитель

Человек представительной наружности, которого мы внимательно слушаем, и с которого мы не сводим глаз, – наш учитель.

Мы все готовы стать поборниками его учения, и надо заметить, что именно в этом его преимущество. Мы открыты, не защищены – у нас нет ни брони, ни твердой кожи, которая смогла бы отражать знания, обрушивающиеся на нас каменным градом. Но нам этого и не нужно, поскольку то, чему наш учитель хочет нас научить, безобидно.

Мы сидим на стульях и придвинуты ими к краям парт. Наши руки сложены на партах. Наше мироощущение создается его учением. Оно выводится мелом на внутренних стенках наших мыслей и душ.

Любое учение напоминает одежду, и мы используем его как одежду – чтобы быть нарядными и красивыми и чтобы спрятать наготу под ним. Мы даже стираем и сушим учение, словно одежду, латаем его, когда оно рвется, перекраиваем, когда это необходимо.

Кто-то из нас представляет учителя в виде знания, которое подходит к каждому ученику, снимает верхнюю часть его туловища и заливает внутрь свою гущу, а потом возвращает на место верхнюю часть.

Нам удается без лишних усилий запоминать информацию. Иногда нам кажется, что мы и сами готовы стать учителями, и не исключено, что станем ими в будущем.

Талант к превращению

Если бы у меня была способность во что-нибудь превращаться, я не стал бы долго раздумывать и превратился в какой-нибудь предмет или в какое-нибудь животное или птицу.

Мои друзья наделены способностью принимать любую форму, какую только захотят. Один из них прямо у меня на глазах превратился в книгу. Получился увесистый, раздутый из-за огромного количества страниц том с одноцветной обложкой.

Я осторожно взял книгу, подержал ее в руках, посмотрел на переднюю обложку – на ней было написано имя моего друга. Потом перевернул книгу и посмотрел н