Былое – Фалль

Сергей Михайлович Волконский

«– Так много в Фалле этого цветка, в бенкендорфском Фалле?

– Какого цветка?

– Да того, красного, что древняя старушка наказывала вспоминать…

– Масса… По берегу реки, на скалах, у ручьев около водопада…»

Сергей Волконский

Былое – Фалль

Князю Петру Петровичу Волконскому

Что сладко мне помнить, так это чудное место, где я родился.

– Так много в Фалле этого цветка, в бенкендорфском Фалле?

– Какого цветка?

– Да того, красного, что древняя старушка наказывала вспоминать…

– Масса… По берегу реки, на скалах, у ручьев около водопада…

– Водопад большой?

– Большой – не с камня на камень, а большой, настоящий, отвесный водопад во всю ширину реки.

– А река?

– До водопада тихая; в низких, мягких, зеленых берегах – черная, глубокая; а после падения – бурливая, шумящая, много пены.

– А ручьи?

– Журчат отовсюду, на поворотах, из-под кустов, будят, зовут, оглушают на каждом шагу.

– Парк?

– 54 версты дорожек. Лиственницы и каштаны самые великолепные, какие я когда-либо видел.

– Холмисто?.. Ну, конечно, раз водопад.

– И холмисто, и скалисто.

– А водопад далеко от дома?

– Тут же, перед самой террасой.

– А куда река впадает?

– В море, – из окон видать.

– Послушайте, это декорация.

– Самая красивая, какую я видел. Вы знаете, я объехал кругом света.

– Неужели красивее Таормины?

– Конечно, если вы будете брать панорамы – Этну или Альпы, то, может быть, и… Да нет, это несоизмеримо. Там у ваших ног страна, города, железные дороги – государства. Здесь все, что видит глаз, все Фалль, кроме моря, все свое. И такого красивого «своего» я не видал.

– А дом?

– Дом готический. Конечно, фальшивая готика – николаевская эпоха, Штакеншнейдер.

– Да, как «готика» оно фальшиво, но как установившийся фальшивый стиль он очень «настоящ».

– Совершенно верно, и тем более дорог нам, что он последний у нас стиль; уж после этого ничего не было.

– А прибавьте к этому воспоминания…

– А прибавьте воспоминания! Ведь я вырос в этом. Понимаете, все, все готика – последняя скамейка в парке; каждое кресло в доме – маленький Миланский собор. И все насыщено воспоминаниями, не моими личными – это само собой, – а воспоминаниями… я не смею сказать историческими, но…

– «Хроническими»?

– Ну да, вы понимаете. Ведь хроника такого дома, как бенкендорфский, есть нечто большее в смысле близости к истории, чем семейная хроника какой-нибудь дворянской семьи, жившей «у Харитонья в переулке». Тут вся царская семья того времени, короли и королевы, конгрессы, коалиции, свидания. Все либо прошло, либо оставило свой дух. Начиная с очаровательного портрета Марии Феодоровны…

– А почему эта близость с императорской семьей?

– Да ведь мать Бенкендорфа была подруга Марии Феодоровны – Анна Шиллинг фон Канштадт, которую она привезла из Момбелиара.

– Знаменитая Тилли?

– Ну да, которую Екатерина Великая приказала водворить на прежнее место жительства, а Мария Феодоровна выдала за Христофора Бенкендорфа и тем вернула в Петербург.

– Так, так. Этот Христофор, отец знаменитого, был знаменит своей рассеянностью.

– Он самый. Однажды в Риге, где он губернаторствовал, Павел I сказал ему, что он у него будет обедать: Бенкендорф совершенно забыл; в последнюю минуту вспомнил. Готовить целый обед было немыслимо; он послал по всем знакомым просить каждого прислать по блюду. Приносят блюда, поднимают крышки – под каждой крышкой жареный гусь. Дело было осенью, и для царственного гостя каждый постарался приготовить то, что по сезону было самое лакомое. Когда моя бабушка кончила свой об этом рассказ, я не преминул, как и все дети, спросить: «Ну и что?» Но что было после, бабушка не сказала.

– Как досадно, когда обрывается. Сколько в детстве таких бальзаминовских снов, которые «хочется доглядеть».

– Ну уж это когда уснем навсегда, тогда, может быть, доглядим.

– Так что же вы говорили про портрет Марии Феодоровны?

– Да. Так в Фалльской башне висит прелестный пастель, к сожалению, без подписи, портрет, писанный в Версале, ко