За ночь

Влас Михайлович Дорошевич

«Иван Петрович, отставной полковник….

Рождественские рассказчики всегда отставные полковники.

И большой добряк, потому что все рождественские рассказчики всегда бывают Иванами Петровичами, отставными полковниками и большими добряками…»

Влас Дорошевич

За ночь

Иван Петрович, отставной полковник….

Рождественские рассказчики всегда отставные полковники.

И большой добряк, потому что все рождественские рассказчики всегда бывают Иванами Петровичами, отставными полковниками и большими добряками.

Иван Петрович, отставной полковник и большой добряк, закурил, как и все рождественские рассказчики, толстейшую папиросу и воскликнул:

– Чтоб чёрт меня взял, если я когда-нибудь забуду эту ночь! При воспоминании о ней до сих пор у меня мороз подирает по коже. Это было как раз в ночь под Рождество!

Мы, как и все рождественские слушатели, придвинулись поближе к столу.

– Я ехал, чёрт меня знает зачем, по железной дороге. За окном выла вьюга. На сердце скребли кошки. Мы двигались, сорок паровозов и одна шпала им в бок, со скоростью черепахи, ползущей вверх по зеркалу. Вы понимаете? Нас было двое в вагоне: я и какой-то молчаливый пассажир с таким сосредоточенным видом, словно он ехал на собственные похороны. От скуки я задремал. Чёрт меня знает, сколько времени я спал, но только, когда проснулся, было тихо, как в могиле. Мы не двигались. «Станция?» Я взглянул в окно. Сплошная белая стена снегу, вплотную прилипшая к стеклу. Я кинулся к двери, пробую отворить. Не тут-то было! Дверь занесена снегом. Мы погребены в сугробе вдвоём с моим спутником. Я оглянулся на него. Он теперь имел беспечный вид человека, который отлично знает, что через пять минут поезд двинется дальше. Это меня даже взорвало.

– Занос! – крикнул я.

– Да, занос! – преспокойно ответил он. – Что ж из этого?

– Но ведь можно погибнуть в этом дьявольском ящике под сугробом снега.

– Не думаю. Недели через две нас отроют!

– Но ведь мы до тех пор умрём с голоду!

Он преспокойно отвечал:

– Нет. По крайней мере, что касается до меня. Когда мне станет невтерпёж, я вас съем. Только и всего!

– То есть как?

– Для меня это совершенно привычное дело. Я людоед.

У меня мурашки забегали где-то около затылка; однако, я имел ещё достаточно мужества, чтобы заметить:

– Уверять человека, в сугробе снега, что вы его съедите, – такие шутки неуместны, милостивый государь!

– Да я вовсе и не думаю шутить. Впрочем, вы сами увидите, что я говорю совершенно серьёзно. Я вас съем.