«Мои бабочки в алтаре.»

Мои Бабочки в алтаре,

Бьют стекло полетев на свет.

Замерзают, как в сентябре

Оставляя лишь крыльев след.

Мои бабочки так хрупки

И напрасны попытки жить…

На перчатке с моей руки

Я устала их хоронить.

Оживляя, пуская в синь

Вновь попытка, они взлетят

Прошепчу им во след «Аминь!»

Только миг и они горят…

Пеплом падают на ладонь,

Безнадёжны и не живут.

Мотыльками летят в огонь

Хоть и знают, что все умрут!

«Быть может я ревную к февралю.»

Рассыпались чернила по стеклу.

Намокли перья и измята скатерть.

Я кажется в клубок не соберу

Февральский дождь и истину распятий

Скажите февралю, что не сезон

Что Вы его дождям не рады…!

Ему не место здесь и не резон,

Вы не его надежда и отрада.

Быть может я ревную к февралю,

Снимая с век затертую усталость.

И что с того, что Вас боготворю?

Кто знает, как немного нам осталось!

Очарованья дней на перечет.

Пусть так, никто нам судья!

Вы чей-то нечет, я же чей-то счет,

Неважно! Важно, что люблю Вас… я!

«Моя Галатея.»

Это будет иная Любовь,

Откровения моя Галатея!

В ней вся горечь не сказанных слов

И признания кинжала острее!

Каждый вздох – кислорода глоток,

Мне о ней небеса рассказали.

На закате начертанных строк,

Мне подарком Тебя обещали.

Это будет багрянец и ночь

Алый бархат кулис мизансцены.

Ты Эллады внебрачная дочь,

Я твой холод в восторженных венах.

Это будет не таинство. Нет!

На костре не венчают блаженных

Это будет молитва от бед.

Нет, не признанных, благословенных.

«А знаешь, ещё обязательно будет апрель.»

А знаешь, ещё обязательно будет апрель,

И я увезу тебя в теплую синь океана.

Над городом нежной мелодией тихо капель,

Сыграет Шопена по нотам и без фортепьяно.

И я покажу тебе томный багряный закат,

Соленый вкус моря и брызги развеются скоро.

И парусник наших надежд – «утонувший фрегат»

Возникнет по тонкому краю слепящего синью простора.

И станем близки через тысячи дней и ночей,

У нашего бриза с тобою почти, что как раньше.

И я разгляжу в тихом омуте милых, до боли очей

Тебя… и без примеси так надоедливой фальши.

«Давай сбежим туда, где вечер тих.»

Давай сбежим туда, где вечер тих

И чайки в глади вод ласкаю дюны.

Туда, где на листе последний штрих

Тебя запомнил ветреной юной.

О неба высь – улыбчивая синь,

Пусть нас уносит ветрами простора

Как росчерком пера, молитвами «аминь»,

Поющего многоголосия минора.

Под звук прибоя, растворимся там

И каплей на песке с тобой беспечно,

Не отдадим любовь бушующим волнам,

Запечатлев мы сохраним её навечно.

«Приходи, у меня есть чай»

Приходи, у меня есть чай,

Травы с запахом прошлого лета.

В нем прощальная «Не скучай»!

Грусть с оттенком вишневого цвета.

Нежный шелест, твои слова

И улыбка замысловата.

Эта осень была права,

Но не правде я тоже рада.

Приходи, мне не важен час,

Пусть под вечер, в шальное утро!

Мне бы только – тебя и нас…

В тонкой рамке под перламутром.

Хрупкий памятный «фотошоп.»

Я его под стекло, на стену.

И когда бы ты не пришел,

Наше. «Мы!.»,

На себя надену.

Пусть все в точности, как тогда

С поцелуем разбилась чашка.

И твой шепот… и моё «да!

Наши бабочки под рубашкой.

«Я забывала под звуки Шопена.»

Я забывала под звуки Шопена,

Душу калачиком кутая в шаль.

Я отрекалась благословенно,

Прятала в Библии боль и печаль.

Нашей любви, не отмеченной Богом

Приторно-терпкий томительный вкус.

Тихо листвой укрывая пороги,

Ветер скрывал наш не сыгранный блюз.

Я отвергала по капле надежду,

Горечь обиды сжигая дотла.

Память истлела ветхой одеждой.

Только вот сердцем забыть не смогла

Нашей любви, в цвете знойного лета.

Утро, закаты и неба глоток!

Я сохранила, как песню не спетую.

Пряча в ладони увядший цветок.

«Моя Смоковница.»

Постой, наверно я сегодня пьян?

Мне губ твоих распахнутая мята

И шелк до умопомрачения желан,

Твоих волос, в цвет томного заката.

Замри и стой! Пусть птицы замолчат,

Утихнет солнца зной я очарован…

Нет! Я тобою заново распят,

Следами алыми навечно околдован.

Моя Смоковница, целую каждый жест,

В твоём плену и пленницей желаю

Тебя, под свой «арест – венчальный крест».

Я телом и