Пролог

Была тьма, куда более страшная и кромешная, чем ночная. В ней пришли страх и отчаяние, сменились животным ужасом. Со всех сторон ползли жуткие чудовища, до тошноты отвратительные монстры. Они терзали беззащитную плоть каждый миг бесконечно долго.

Он пытался кричать от нечеловеческой боли, пытался умолять своих мучителей… Ответом был леденящий кровь могильный хохот, хохот мерзких тварей, использующих людей для удовлетворения своих извращенных фантазий.

Он заживо горел, тонул, падал в бездну и болтался в петле. Его пронзали, давили, рвали на куски; вливали в него все, что могло уничтожать изнутри, медленно и безжалостно, так долго, что появилась твердая, непоколебимая уверенность в том, что жизнь – это лишь боль, бескрайний океан боли. Все силы, что были раньше – а были ли? – ушли в миг, лишив даже возможности кричать.

Лишь злость, глухая и черная, прочно засела в единственном нетронутом уголке истерзанной души, терпеливо ожидая своего часа…

* * * * * *

Очень долго привыкал к внезапно наступившей тишине. Разум медленно и нехотя выныривал из пучины страха и безнадежности, с осторожностью младенца ощупывал новую среду, еще не смея поверить, что есть другой мир, другое измерение, без боли и страданий. Явился холод, но не обжигающий, как раньше, скорее отрезвляющий, заставляющий прийти в себя. Его вызывающие странно-приятное покалывание невидимые руки обволакивали все тело, проникая глубоко внутрь, остужая воспаленный мозг и возвращая к давно забытой работе жизненно важные органы.

Впервые услышал биение собственного сердца, такое слабое и редкое, что решил – сейчас умрет. Но удары учащались, становясь все сильнее и сильнее, яростно разгоняя по венам застывшую кровь. И вот с превеликим трудом сделал первый в своей жизни глоток воздуха. Легкие, наполняясь кислородом, расширились, в груди защипало, зачесалось, какой-то комок поднялся к горлу. Сдерживать его в себе было неприятно, больно, появилась попытка кашлянуть. Со второго раза что-то вылетело изо рта, оставив ощущение глубокого отвращения, но дышать мгновенно стало легче.

Вместе с кашлем открылись глаза.

Новый мир ослепил, заставил крепко зажмуриться. Во второй раз веки поднимались медленно и осторожно, когда вдруг появился слух. Это было настолько неожиданно, что уши оглохли от чудовищного шума и грохота. Что-то накрыло уши, сильно сдавило, отчего шум немного стих, а мгновением позже пришло ощущение собственных рук. Затем почувствовал все тело целиком – от головы до пят.

– Гхолал!

В мозг болью вонзилось странное слово. Голос, произнесший его, был знаком. Необычное слово дважды или трижды ударяло по нервам, пока, наконец, не появилась неуверенная догадка – его зовут по имени?

Разве это его имя – Гхолал?

– Очнись! Гхолал!

Неужели он спит? Нет, просто лежит с закрытыми глазами, жалкий трус, боится увидеть этот новый мир, боится увидеть обращающегося к нему человека. В душе стегнуло гневом, тело содрогнулось, возможно, от холода, а глаза распахнулись, быстро и уверенно. Увидел загорелое лицо, загораживающее то, что ослепило в первый раз. Широко посаженные глаза, прямой нос и узкие тонкие губы – все было знакомо, слишком знакомо, словно смотрел на давнего друга или… брата? В голове появилось имя, такое же странное, как и его собственное. Не задерживаясь в черепе, тут же слетело с пересохших губ:

– Тайгив…

И тут, как огромная морская волна, нахлынул нескончаемый поток воспоминаний. Перед еще не привыкшими к свету глазами цветным калейдоскопом замелькали картины детства – его детства. Будто невероятно быстро листая странную книгу собственной жизни, смотрел и узнавал всех: родителей, друзей. Увидел и заново прожил то, что уже было – горе и радости, дни и ночи. Это было так необычно, так поразительно, что опьянел от невероятных ощущений.

Последняя страница его бытия, застыв во времени, плавала перед глазами. На ней – берег какой-то реки, опять-таки страшно знакомой; жаркий летний день, полуобнаженные девушки, парни. Сразу вспомнились их имена и все то, что о них знал. Все радовались горячим солнечным лучам: одни загорали, другие купались, брызгая на первых пр