Звезда на одну роль

Татьяна Юрьевна Степанова

Каждая актриса мечтает о том моменте, когда взойдет ее звезда. Грезили об этом и те юные блондинки, тела которых, одно за другим, были обнаружены на стройках и в подмосковном лесу. Чьих рук это дело? Неужели объявился новый маньяк-серийник? Начальник ''убойного отдела'' Никита Колосов начинает расследование этих загадочных убийств. Помочь ему решает журналистка Катя Петровская. Ведь одна из погибших актрис ее близкая подруга...

Татьяна СТЕПАНОВА

ЗВЕЗДА НА ОДНУ РОЛЬ

Пролог

На перекрестке между Пречистенским бульваром и бывшей Кропоткинской улицей под самым светофором остановилась машина – синий, сверкающий лаком «Порше», столь еще редкий на московских улицах. В машине сидели двое мужчин. Водитель не отрывал взгляда от огней светофора, запрещающего поворот, а пассажир всматривался во мрак за окном – первый час ночи, Пречистенский бульвар пуст и занесен снегом, липы – точно старая гвардия у древних ворот – темные, безмолвные, безучастные и к этому сумраку, и к тишине, и к безлюдью. Зимний ветер – бездомный бродяга, словно Соловей-разбойник свистит, сбивает с голых ветвей смерзшиеся комки снега.

На улице – ни души. Вон только собака бежит через дорогу – худющая, костлявая дворняга, рыжая и страшная. Торопится что есть мочи, подскакивает на трех лапах, поджимая искалеченную, затравленно оглядывается по сторонам. Боль и злоба в собачьих глазах, голод и тоска. Скалит дворняга зубы на синего металлического, дурно пахнущего бензином пришельца и скрывается в темном переулке.

И снова пуста улица, и только свистит ветер. И мерцает в ночи багровый огонек – то ли фонарь, то ли сломавшийся светофор на перекрестке.

Пассажир «Порше» взглянул на часы, нетерпеливо сказал водителю:

– Ну же, мы опаздываем. Нас ждут через двадцать минут.

Водитель смотрит на него искоса.

– Обычно я не нарушаю законов в чужих городах и не имею дела с полицией, это не в моих правилах, но раз мы опаздываем… – Он мягко трогает машину с места и едет на красный свет.

«Порше» словно влипает в асфальт стремительной мощной тенью.

– Я не намерен сегодня опаздывать, – ворчит пассажир. – Я вообще не намерен опаздывать. У меня тоже свои правила, не забывай. – Он вздыхает и смотрит в зеркальце. Он – плотный, лысоватый мужчина средних лет, с усталым обрюзгшим лицом. Одет в отличное пальто от дорогого европейского портного, под коричневым в золотистую крапинку кашемировым шарфом виднеется воротничок белоснежной сорочки. – Я не намерен опаздывать. Туда, куда мы едем, опаздывать не принято. И вообще, это только здесь у нас, в родных пенатах, у отеческих гробов, опоздание – вещь, вполне совместимая с порядочностью. Ее тут искупают простые извинения. Но там, там, друг мой, где я провел почти четверть века, никто никуда давно уже не опаздывает. Это повсеместно дурной тон. Европа давно уже живет по своему собственному времени.

– Прошу прощения, шеф. – Водитель чуть усмехнулся, он был тоже средних лет, горбоносый и смуглый и говорил с каким-то странным акцентом. Так говорят на родном языке те русские, которые родились за границей – где-нибудь в третьем, а то и в четвертом колене эмиграции. – Простите, я всегда забываю, что вы жили в Париже.

– А ты в Сиднее. Знаю, помню. Но все равно не надо язвить, мой друг. Я не забываю, что мы – осколки одной старой, некогда разбитой вазы. Твои дворянские предки – беглецы от всех революций, мое голодное военное детство, твой австралийский колледж – это ведь был полупрофессиональный ринг в Алис-Спрингс, – видишь, я ничего не забываю, и мой побег в семьдесят первом, сразу же после нашей выставки «Москва – Париж».

Я ведь боялся пули тогда, смертельно боялся. И там, в аэропорту Ле Бурже, когда очертя голову перепрыгнул через таможенный барьер, и потом все эти долгие годы моего невозвращенчества . Все это время, когда я ходил по улицам, сидел в кафе, работал у себя в мастерской, я всегда боялся пули. Отсюда, со своей родины. И я привык быть пунктуальным, ибо дорожил каждой минутой той моей сумасшедшей жизни. И даже когда я стал богат и зна