В нашем доме жил щегол

– Я по половинке сигареты, – оправдывается папа и скорее уходит на балкон.

Там он подолгу курит, замерев и глядя вдаль, думая о чем-то своем. Кажется, эти минуты ему нужны только для того, чтобы посмотреть в эту невидимую неизвестность.

– Понимаешь, я смерти-то не боюсь, я просто не знаю, что меня ждет между ней и сегодняшним днем, – вдруг произносит он таким спокойным и будничным тоном, что мне срочно нужно начать о чем-то шутить и смеяться, чтобы не разрыдаться прямо ему в лицо.

И мы с ним начинаем веселиться и говорить, что ему нужно накупить много новых модных шляп, чтобы скрыть лысину, которая появится от предстоящей химиотерапии, какие у него потом вырастут новые кудри и каким он от этого сделается красавчиком.

Он похудел со 105 до 75 килограммов и даже почему-то стал короче на 2 сантиметра – до 183. Уши при этом сохранили свой размер и начали как-то по-особенному торчать в разные стороны. По вечерам папа садится и часами раскладывает пасьянс. Говорит, что сходится редко, а когда не сходится, он немного огорчается, поэтому я отбираю карты и раздаю в «дурака». И первые четыре кона незаметно поддаюсь. Рак съел одно легкое и добрался до второго, от этого зычный командирский голос пропал и говорить папа может только шепотом. Он радуется победам почти беззвучно, вскидывает руки вверх и подергивает плечами от избытка эмоций. Я помню, как раньше я пыталась его обхватить и звонко смеялась от того, что мне не хватало для этого рук. Я сейчас обнимаю его плечики, такие детские и хрупкие, и утешаю себя, что это просто я так сильно подросла. А он продолжает курить, уходя на балкон…

*

Папа вернулся из больницы после химиотерапии и смеется: «Представляешь, там мужики меряются, у кого рак больше! Вот придурки!».

*

Наконец после долгих попыток дозвонилась до папы. Ощущение, будто он теряет слух. Разговаривать с ним совсем тяжело. Я его не слышу, потому что у него почти пропал голос. Он меня не слышит, потому что не слышит, приходится кричать и повторять все по три раза.

– Папа, – говорю я как можно более радостным тоном, – когда у тебя следующая химия?

– Эта химия – такая гадость, – вдруг заявляет он.

– Пап, надо бороться!

– Боремся-боремся, – шепчет папа, потом неожиданно прощается и кладет трубку.

Попросил вчера сестру купить ему две тельняшки. Обязательно в синюю полоску. Одну, говорит, сейчас буду носить, а во второй похороните. Сестра смеется: «Что, прямо в костюме и тельняшке?». А папа тихо хихикает в ответ: «Тельняшку под белую рубашку наденьте. А сверху костюм».

*

Я даже не знаю, то ли это текст переживаний о папе, то ли рассуждений о том, как много мы жалеем о том, что когда-то не использовали данную нам возможность… Такими тонкими крючочками всегда все связано.

По-моему, единственное, о чем папа всегда вспоминал и вспоминает до сих пор – это служба на флоте. Все байки у него оттуда. Все мечты. И только одно сожаление – что не остался.

Папа всегда был мужчиной видным, а коридор в квартире был таким узким, что мне до сих пор удивительно, как это он заканчивался дверью на кухню, а не канализационным люком. Иногда мы с папой пытались пройти одновременно по этому коридору и застревали. Это всегда приводило к лекции о том, что на корабле запрещено создавать подобные заторы, потому что они могут приводить к гибели экипажа. Я стояла, припертая к стене папиным животом, выслушивала очередную историю из техники безопасности и без особого раздражения думала, что папа, вероятно, специально купил квартиру с такой странной планировкой и этим необъяснимым коридором – чтобы чувствовать себя как на кусочке корабля и следить за порядком на нем.

Фраза «Кто дежурный по камбузу?» всегда означала, что свалить по-быстрому с кухни после семейного обеда не удастся. И чего спрашивать, кто дежурный, если посуду по-любому мыть мне?

Макароны по-флотски – это, конечно, фирменное блюдо папы. По-моему, там по рецепту полагалось обязательно добавлять какую-нибудь забавную историю про службу в ВМФ, иначе «макароны по-флотски» рисковали превратиться в обычные «рожки с фаршем и морковью». Истории были не всегда аппе